обратно.
— Вы также можете знать и лучшего спортивного репортера в городе… Я уверена, что он лучший, он мне сам это сказал. Он знал папашу Джонни много лет назад, когда они бывали в таких городках, как Додж- сити и Уичито, и, говорят, не хуже его обращался со стреляющими железками. Наш, манхэттенский, Бэт Мастерсон!
Бэт поднялся с места, ухмыльнулся и помахал рукой, наслаждаясь всеобщим вниманием.
Уайатт с ужасом понял, кто будет следующим. Он всегда ненавидел подобное внимание, публичность и шум. Он терпеть не мог свою известность за прошлые дела, для него всегда были важнее дела нынешние. Но для того, чтобы
— А этот худощавый джентльмен, дети мои, тот человек, который вышел из перестрелки в О. К. Коррал без единой царапины, сам Лев из Тумстоуна, маршал Уайатт Эрп!
Он встал, окруженный белым сиянием, через силу улыбнулся, один раз кивнул и махнул рукой и тут же плюхнулся обратно на стул. Аплодисменты эхом отразились от стен, подобно автоматным очередям, которыми сыпал здесь Капоне. Многие из этих ньюйоркцев даже попытались завывать на манер индейцев и орать на манер ковбоев. И это было более глупо, чем даже песенка про «луковицы».
— Уайатт, — продолжила Текс, когда шум стих, — в гостях в «Холидэйс» до тех пор… ну, пока до него не доберется либо банда Клэнтона, либо возраст, кто первый, мы не знаем!
Снова смех и аплодисменты, снова Уайатт через силу слегка улыбнулся. Чтобы стать хорошей дичью, надо терпеть. Но вскоре луч белого прожектора вернулся на сцену, снова осветив Текс. Уайатт вышел из круга всеобщего внимания в буквальном смысле слова.
Наконец-то Текс выдала то, ради чего все это затевалось:
— И теперь у нас, у Холидэя, есть что-то новенькое. Для тех, кто хочет посидеть рядом с человеком- легендой, Уайатт устраивает дружеские партии в карты, всего через пятнадцать минут наверху, напротив столовой.
С этой первой ночи и в течение всей недели маленький бизнес Уайатта в арендованной им бывшей музыкальной комнате на первом этаже начал набирать обороты.
Основным элементом комнаты Уайатта для игры в покер, размером в половину кабинета Джонни, был покрытый зеленым сукном круглый стол, окруженный полудюжиной кресел. Его личное кресло было обито черной кожей. Из других элементов мебели была только обитая красно-черной парчой софа у правой стены, рядом со входом. Слева, позади спины раздающего, находился ряд закрытых ставнями окон. Камин, слева от раздающего, оставался незажженным, и тепло шло лишь от написанной маслом картины с обнаженной, прикрытой только распахнутой мантией девицей в золоченой раме, достойной того, чтобы свисать со стены позади бара «Лонг Брэнч» в Додж-сити. Куполообразный абажур над столом заливал комнату мягким желтым светом, вполне сочетавшимся с черными с золотом бархатистыми обоями, достойными борделя в Сан-Франциско.
Снаружи комнаты, двустворчатые двери которой были всегда открыты, стоял на вахте вышибала Гус, контролируя очередь на свободное место и выдавая номерки. Обычно два-три стула заранее занимали настоящие игроки, а туристам и дилетантам приходилось подолгу ждать своей очереди, чтобы удостоиться чести поиграть за одним столом с Уайаттом Эрпом (и заплатить за это право, проиграв пару сотен долларов).
Уайатт банковал и раздавал карты, и иногда играющие спрашивали сдающего, почему он не участвует в игре полноценно.
— Это не классическая игра в казино, — отвечал Уайатт. — Это моя игра, с постоянной моей раздачей. Моя только первая ставка, что обеспечивает множество возможностей для остальных. И никто не обязан играть.
Но большинство делали это.
Жетоны были белые — по пять долларов, красные по десять и синие по двадцать пять. Первой ставкой был красный. Предел повышения ставки был установлен в сто долларов, групповые ставки запрещены. Дружеская игра со ставками достаточно низкими для пьяных и достаточно высокими для настоящих игроков.
Игра шла в сдачу по одной. Уайатт знал, что многие его собратья считают стад в пять карт самой замороченной, научной игрой в покер, играл он и в стад в семь карт, намного более простой, но куда более интересный, наполненный возней с жетонами, вздымающимися столбиками от раздачи к раздаче.
Но Уайатт всегда предпочитал сдачу по одной, поскольку любил играть с людьми, а не с картами. В самом деле, в такой игре, ее ставках до сдачи и после, можно было догадываться о других картах, уже имеющихся у других игроков. Это были только намеки, но лица людей, их стиль игры обычно давали Уайатту всю необходимую информацию.
И если ему иногда приходилось сдавать себе карту сверху или снизу, чтобы спасти ставку, он это делал. Он предпочитал играть в соответствии с Хойлем, но иногда череда неудач требует пинка под зад.
Впрочем, такая тактика оказалась ненужной, по крайней мере в течение первой недели игры у Холидэя. Естественное преимущество человека, сидящего на сдаче, плюс дрянная игра большинства людей, садящихся с ним за стол, позволили Уайатту к пятнице разбогатеть на добрые пару тысяч долларов даже после выплаты Джонни его доли. С учетом его и Бэта пятнадцати процентов с выручки клуба, Уайатт должен был разбогатеть в считаные месяцы.
И это опять поставило вопрос, который они все время обсуждали с Бэтом: как долго сможет Холидэй незаконно загребать деньги?
В тот вечер они сидели у сцены, Джонни еще не пришел, и Бэт заговорил, качая головой:
— Этот мальчик считает, что сможет продержаться в этом клубе пять-шесть лет, Уайатт. Благие намерения, сам понимаешь.
Уайатт кивнул.
— Когда-нибудь законники все равно закроют его, например, если выберут нового мэра, склонного к реформам, — продолжал он. — Или какой-нибудь честный федерал постучится в дверь. Конечно, Джонни может сменить место, но учел ли он то, что, возможно, это придется делать один, а то и два раза в год?
Уайатт пожал плечами.
— Не буду спорить, я порадовался этим нашим поездкам с ружьями. Понятно, я говорю фигурально, поскольку ту штуку, которая у меня в руках, ты называешь «дамским револьвером», хотя он и может пробить в джентльмене хорошую дырку… О чем бишь я?
Уайатт удивленно поднял бровь.
— Ах да! Я с удовольствием катаюсь с тобой, так, будто мы возим груз серебра, да, это пробуждает воспоминания, и это лучше, чем просто сидеть и хлестать бурбон, уж точно. Но ты реально представляешь себе нас, проводящих в этих, так сказать, поездках за молоком раз в неделю следующие пять лет жизни?
Уайатт покачал головой.
— И, конечно, когда-нибудь Йель и этот толстозадый крутой Капоне устанут ждать и смотреть и что- нибудь
Уайатт вежливо поднял руку, словно извиняющийся перед водителями регулировщик.
— Бартоломью, у Йеля хватает своих проблем с ирландцами из «Белой Руки». Каждое утро они рискуют оказаться трупами, валяющимися в какой-нибудь канаве под забором.
Бэт кивнул.
— Более того, — продолжал Уайатт, — всего через год этот мальчик станет богат, как и мы, и тогда, возможно, мы сможем научить его уму-разуму. А сейчас он не готов услышать наши доводы.
— Будь я на его месте, — сказал Бэт, — я бы продал все эти батареи пойла кому-нибудь из конкурентов Йеля, может, этим ребятам из «Белой Руки», может, какому-нибудь манхэттенскому контрабандисту при посредничестве Арнольда Ротштайна. Плевое дело.
— Идея хорошая, но говорю тебе — он не готов.