3
В начале августа я стал работать в мастерской архитектора Бьяджо Рамадори. Этот человек не обладал архитектурным талантом, зато имел чутье, позволявшее ему заводить связи с нужными людьми. Благодаря этой способности налаживать контакт с представителями высших сфер власти Рамадори пообещали масштабный проект в Е-42. Однако 1 сентября 1939 года гитлеровские войска вступили в Польшу, после чего Франция и Англия вынуждены были объявить войну Германии. И то, что до сих пор являлось преимуществом и позволяло получать прибыль, теперь обернулось против архитектора Рамадори, поскольку ввиду возможного вступления Италии в вооруженный конфликт ему поручили спроектировать бункер для Дворца администрации. Эту работу ему предстояло осуществить под руководством Гаэтано Минуччи. Рамадори назвал поручение «пустячным делом» («принимая во внимание мой талант и услуги, оказанные мною режиму», — сказал он) и, чтобы уязвить Минуччи, который занимал пост главы архитектурного управления проектом, переложил всю работу на меня. Я так и не узнал об истинных причинах ссоры между Рамадори и Минуччи (полагаю, они были такими же, как у всех: ревность, зависть и высокомерие, позволяющее считать себя выше ближнего), но следствием ее стал поворот моей профессиональной карьеры на девяносто градусов: я стал работать на одного из лучших архитекторов того времени. Конечно, моя деятельность ограничивалась бункером Дворца администрации, но барабанная дробь войны звучала все громче и громче, сложилось так, что в мастерскую Минуччи заказы сыпались градом, а он, сосредоточившись главным образом на осуществлении проекта Е-42, поручал мне проектирование и разработку новых объектов.
Чтобы спроектировать бункер, нужно учитывать множество аспектов. Прежде всего бункер предназначен не для того, чтобы стать частью окружающего мира, а чтобы защищаться от него. Во-вторых, здесь мы имеем дело с архитектурой чрезвычайных ситуаций: она должна выстоять в момент катастрофы; поэтому такого рода здания обычно отличаются небольшими размерами и скромной отделкой. Внутренность бункера — не что иное, как залитая бетоном полость. Поэтому проект бункера, мягко говоря, это не голубая мечта архитектора.
Я стал тщательно изучать все существующие технологии защиты, применявшиеся в разных странах, начиная с войны четырнадцатого года, со знаменитой линии Мажино (лучшая из когда-либо воздвигавшихся линия укреплений; она насчитывала 108 основных оборонительных сооружений, разделенных расстоянием в 15 километров, множество менее крупных заградительных пунктов и более 100 километров крытых траншей и протянулась вдоль всей франко-германской границы, но в конечном счете себя не оправдала) до бельгийских стратегических сооружений, и пришел к выводу, что конструкция чешских бункеров действительно является новаторской. Традиционно бункеры всегда были ориентированы на линию вражеского наступления. Это значит, что артиллерия противника стреляла прямо по позициям, на которых располагались оборонные сооружения. Так вот, чешские инженеры решили эту проблему, обратив свои фортификации к врагу тылом. Преимущества очевидны: огонь неприятеля обрушивался на наименее уязвимую часть конструкции, в то время как оборона осуществлялась путем атаки на флаги, а не фронтальной. При таком размещении соседние бункеры защищали друг друга. Кроме того, все бункеры соединялись между собой телефонной линией, заложенной на большой глубине, и подземной сетью коридоров, служивших для переброски войск и доставки продовольствия и боеприпасов. Так что мне оставалось лишь последовать примеру чехов, улучшив некоторые детали.
Юнио воспользовался моей внезапной «славой» и порекомендовал меня компании «Хохтиф», главному конструкторскому предприятию Германии, с одним из руководителей которого я встретился в римском «Гранд-отеле». Договора мы не заключили, но тем не менее условились в ближайшем будущем работать вместе. Что и произошло, начиная с 1943 года.
Моя новая должность очень устроила Смита номер два, которому я, кроме информации, полученной от принца, начал поставлять также сведения, связанные с моей работой архитектора. Этот качественный скачок в моей шпионской «карьере» наполнил меня гордостью и даже заставил понять, что тайная служба может оказаться почетным ремеслом. Смит, который всегда был честен со мной, оценивая степень риска в выполняемом мною задании, предупредил, что с того момента, как я вручу ему первый чертеж, жизнь моя подвергнется серьезной опасности в том случае, если меня раскроют. Но на тот момент я уже принял для себя решение, что не стану поворачиваться спиной к новой войне, поскольку в ней на карте стояла уже не судьба маленькой страны, а будущее всего мира.
Полагаю, поступая таким образом, я пытался найти способ забыться. С одной стороны, вокруг меня росла пустота: каждый раз, просыпаясь утром, я обнаруживал, что какая-то часть мира исчезла. На самом деле исчезал не мир, а мой интерес к нему. С другой стороны, моя жизнь в последнее время так сильно изменилась, что теперь я испытывал угрызения совести из-за того, что не участвовал в Гражданской войне в Испании, и это чувство заставляло меня не прятаться от только что начавшейся. Сейчас, когда я оглядываюсь назад, у меня возникает впечатление, что своим поведением я все же искал смерти, потому что у меня не хватало мужества оборвать жизнь собственными силами. Должен признать, работа архитектора очень помогла мне преодолеть это душевное смятение; как только у меня появились регулярные доходы, я начал подыскивать себе жилье подальше от донны Джованны и ее маний. Парадоксально: собираясь умереть, я занимался поисками нового дома, то есть вел себя весьма нелогично. То, насколько серьезно я относился к проблеме жилья, показывало, что мой упадок духа объяснялся не потерей интереса к жизни, а утратой всего, что меня в ней привлекало. Отъезд Монтсе стал здесь решающим моментом, и мысли о ее отсутствии постепенно превращались в привычку, которая, повторяясь изо дня в день, в конце концов воздвигла стену между мной и окружающим миром. Так что, когда я решил переехать на другую квартиру, я страдал своего рода аутизмом и утратил всяческую связь с реальностью. Мне приходилось рисовать один бункер за другим, чтобы прийти в себя. И я понял, что мои занятия приносят пользу и что, если я стану работать по двенадцать-тринадцать часов в сутки, жизнь моя обретет смысл. И я работал по тринадцать часов, а спал по восемь, так что оставалось только три свободных часа, которые приходилось чем-то заполнять. Именно тогда я и принялся искать дом. Обойдя больше двадцати квартир, я решил снять мансарду с террасой по виа деи Риари, тихой улочки, начинавшейся от виа делла Лунгара и тянувшейся до самых склонов Яникульского холма. С террасы открывался прекрасный вид на Трастевере и на Палаццо Фарнезе — прямо напротив, на том берегу Тибра. Вскоре, как и во время своего пребывания в академии, я стал считать купола и башни, попадавшие в мое поле зрения: Иль-Джезу, Сан-Карло-аи- Каттинари, Сант-Андреа-делла-Валле и Кьеза-Нуова.
В этом доме я живу вместе с Монтсе. Думаю, настал момент рассказать о том, как она ко мне вернулась.
4
Война сожрала 1940 год с той же жадностью, с какой Германия заглатывала другие страны. Несмотря на советы итальянской политической верхушки и самого короля присоединиться к Германии, в первые месяцы года Муссолини колебался. Нежелание дуче вступать в войну объяснялось тем, что он знал, насколько ограничены возможности итальянской армии, хотя служба пропаганды и заявляла о ней всему миру как об одной из самых воинственных и подготовленных. Наконец, убедившись в неизбежности поражения Франции, он объявил ей и Великобритании войну: скорее из страха, что Италию наводнят немецкие войска в случае, если он не предпримет этого шага, чем вследствие уверенности в победе своих солдат на поле боя. Было 10 июня 1940 года, а в то время ни один здравомыслящий итальянец не сомневался в том, что Германия победит.
Однако неспособность итальянцев подчинить себе юг Франции, несмотря на то что немцы разгромили действовавшие там армейские части, предопределила судьбу дальнейшего участия войск Муссолини в вооруженном конфликте. Армия, возглавляемая герцогом Савойским, окружившим себя графами, герцогами,
