— Клянусь! — сказал он, и на этот раз вполне искренне. Если, несмотря на все его старания, Филиппина ответит отказом, он женится на Марии. Она достойна стать его супругой, и даже в большей мере, чем любая другая дама, потому что в его груди уже зародилось теплое чувство к ней.
— А теперь уходите, — сказала она, немного успокоившись. — Скоро придут аббатиса с сестрой Альбрантой.
Лоран де Бомон вышел. Ему было неприятно думать о том, что он причинил боль Марии. Он дал обещание, и исполнит его, если Филиппина выйдет за другого. Неважно за кого. Кроме, пожалуй, Филибера де Монтуазона. Он быстрым шагом пересек комнату. Своего соперника он увидел лежащим на боку на кровати. Шевалье как раз сплюнул мокроту.
— Манеры у вас, как я вижу, остались свинские, — отметил Лоран де Бомон.
Филибер де Монтуазон посмотрел на него. В глазах его зажегся злой огонек.
— Зато сноровки все еще достаточно, чтобы засунуть ваши манеры вам в глотку.
Юноша подошел ближе.
— Боюсь, возможности вашего тела не соответствуют вашим притязаниям.
— А значит, мне придется какое-то время терпеть ваше общество, — вынужден был признать Филибер де Монтуазон. — Но я соглашусь только при условии, что вы расскажете мне о ней.
— Наша дуэль глубоко потрясла ее. И она не желает, чтобы мы из-за нее снова пытались убить друг друга.
Губы Филибера де Монтуазона изогнулись в циничной ухмылке.
— И вы, разумеется, готовы подчиниться.
— Я пообещал не проливать вашу кровь и даже вверить Господу вашу участь, хотя каждую ночь испытывал соблазн перерезать вам горло.
Филибер де Монтуазон расхохотался.
— Я что же, должен благодарить вас за то, что вы меня не убили?
— Скорее, за то, что я достаточно сильно ее люблю, чтобы не поддаться искушению.
Их взгляды, острые, как клинки мечей, скрестились.
— Я это ценю, — кивнул Филибер де Монтуазон. — Кто же или что нас рассудит?
— Пускай она сама выберет. А мы будем вести себя как галантные кавалеры, а не как воины.
— А если выбор падет на другого? — спросил шевалье.
— На турнирах у нас будет масса возможностей померяться силами.
— Прекрасно! — согласился Филибер де Монтуазон. — Я за честное соперничество.
— И поклянетесь в этом на вашем нагрудном кресте?
— Вы оскорбляете меня, мессир…
— Оскорбить означало бы не признавать, чего вы стоите, — ответил на это Лоран де Бомон и, поклонившись, задернул за собой занавеску.
Циничный смех шевалье летел ему вслед. Навстречу же шли аббатиса и сестра Альбранта.
— Я принял решение, — объявил им юноша. — Мой отпуск затянулся. Я возвращаюсь к дофину.
— Да хранит вас Господь, сын мой, — благословила его аббатиса, протягивая ему руку.
Он склонился, чтобы поцеловать ее, а выпрямившись, повернулся к сестре Альбранте. Облегчение, которое она испытала, узнав, что он все-таки уезжает, было написано на ее лице, и она не пыталась этого скрыть.
— Сестра, я уеду на рассвете, — обратился к ней Лоран де Бомон. — Я предупрежу конюха и попрощаюсь с тетей. Знайте, я увожу с собой воспоминания о вашей доброте и буду молиться за вас…
— Я тоже буду за вас молиться, — заверила его сестра Альбранта, — и стану просить Господа нашего, чтобы он укрепил вас в вашем стремлении к добродетели…
Их взгляды встретились. Лоран де Бомон первым опустил глаза, поклонился и вышел.
— С одним решили! Посмотрим, что расскажет нам второй! — пробормотала Альбранта, по пятам следуя за аббатисой.
Глава 16
Церковный колокол призывал монахинь к заутрене, когда Филибер де Монтуазон проснулся. Хотелось пить, поэтому он протянул руку к глиняному кувшинчику, который сестра Мария поставила на столик у изголовья кровати, рядом со свечой, к утру почти догоравшей. Решив обойтись без кубка, он напился прямо из кувшина. Вода полилась по горлу, усмиряя пожар жажды. Он поставил сосуд на место и прислушался. В аббатстве царила мертвая тишина. Сестра Альбранта с помощницей наверняка ушли на службу вместе с другими сестрами. За окном только занимался день. Филибер де Монтуазон упал на подушку и поднес руку к голове, с которой сестра Альбранта уже сняла бинты. В месте удара в кости образовалась вмятина размером с ноготь. Шрам уже успел порасти пушком. По словам сестры-целительницы, его беспамятство — следствие этого удара. И очнулся он только благодаря тому, что образовавшийся в этом месте под черепом кровяной сгусток рассосался. Поэтому нет никакого риска, что такое состояние вернется. Эта новость обрадовала шевалье.
А вот проявляемое обеими монахинями любопытство — наоборот.
— Мы никак не могли решить, кого уведомить о вашем недуге, мессир, поскольку не знали, связан ли ваш приезд в наше аббатство с делами ордена, — сделав невинное лицо, сладко вещала аббатиса.
Однако уже эти слова заставили его насторожиться.
— Не надо никого уведомлять, я скоро встану на ноги и все сделаю сам. Вам не нужно ни о чем беспокоиться, — сказал он как можно спокойнее.
— И все-таки, шевалье, — не сдавалась сестра Альбранта, и вид у нее был суровый, — странно, что особа вашего звания прибывает в Сен-Жюс одна, без оруженосца… Неужели только для того, чтобы помолиться?
Он тотчас же порадовался тому, что ему хватило ума оставить своих людей в нескольких лье отсюда с приказом дожидаться его возвращения. Несколько кубков вина могли бы развязать кому-нибудь из них язык… Будь они ближе, лейтенант Гуго де Люирье мог бы заявиться в аббатство, чтобы справиться о нем, тем более что слухи об их с Лораном де Бомоном дуэли наверняка распространились по округе. Что же все- таки пробудило подозрительность монахинь, ведь по приезде они встретили его весьма радушно? Неужели он говорил во сне? О принце Джеме и его пленении? О секретных и денежных договорах ордена Святого Иоанна с султаном Баязидом, его братом? Неужели он признался, что приехал искать поддержки у Сидонии де ля Тур-Сассенаж? Что когда-то она была его любовницей? Сколько вопросов без ответов! Неопределенность бесила его.
Он постарался выпроводить монахинь, сославшись на усталость, но не забыл попросить принести письмо Филиппины. При упоминании имени девушки лицо аббатисы помрачнело. Он затронул ее больное место, упомянув о том, что чувства его к Филиппине остались прежними. Этого было достаточно, чтобы преподобная мать встала и порекомендовала ему отдохнуть, чего он и добивался. Сестра Альбранта, проводив аббатису, пару минут спустя вернулась с письмом в руке.
— Исповедь, сын мой, была и остается наилучшим средством очистить душу от черноты, ее омрачающей, и многократно усиливает пользу от лечения, — заявила она ему без обиняков, пока он распечатывал письмо.
— Я знаю, спасибо, что напомнили, сестра. Обещаю вам об этом подумать. А пока, если вы не возражаете, я хотел бы побыть один.
Она подчинилась. Он прочел письмо. «Забудьте меня, шевалье», — умоляла его Филиппина, изложив причины, приведшие ее к такому решению. Они показались ему совершенно неубедительными. Лоран де Бомон сказал правду, и он, как и его соперник, не собирается мириться с отказом. Даже наоборот. А поручение, исполнение которого так затянулось из-за непредвиденного недомогания, давало шевалье шанс снова увидеться с девушкой вне стен аббатства и при более благоприятных обстоятельствах.
Перспектива получить преимущество во времени над соперником на какое-то время обрадовала его, но лишь до того мгновения, когда в памяти всплыла фраза, брошенная Лораном де Бомоном на прощание.
