много общих воспоминаний с тех времен, когда Ангерран приезжал в Бати с матерью навестить Жанну де Коммье. Они разговорились в первый же день пребывания юноши в Сассенаже и с тех пор стали неразлучны.
Парадное шествие закончилось выступлением акробатов и шутов, после чего процессия направилась к столам, застланным скатертями, которые были украшены вышивкой в виде переплетенных инициалов новобрачных. Столы были расставлены в виде подковы, поэтому новобрачных, расположившихся под навесом с изображением их гербов, было отовсюду хорошо видно. Равно как и тех, кого наняли развлекать гостей. Невзирая на то что над столами были установлены полотняные навесы, защищавшие гостей от палящего солнца, серебряная посуда сверкала среди розовых лепестков.
Вокруг, на сколько хватало глаз, спустившийся с крепостных стен простой люд рассаживался на траве, превращая ее в пестрый яркий ковер. Подданные барона поводили носами, улавливая соблазнительные запахи пиршества. Угощения хватит всем — барон им пообещал. Их будут кормить три дня, поэтому люди собрались со всего края чтобы воспользоваться господской щедростью.
Новобрачные заняли свои места. Их примеру последовали и близкие родственники, разместившись по обе стороны от них, по степени своей знатности. За столом не было единственного человека, которого барон Жак по-настоящему был бы рад видеть, кому не раз клялся в верности. Сердце его сжалось при мысли, что сейчас, вполне вероятно, он угасает в своем замке Плесси-ле-Тур, окруженный опустившими руки лекарями. Не помогли даже мощи, которые он приказал привезти из Реймса. Похоже, собрав последние силы, Людовик XI отправил ему письмо. Пусть барон и не узнал почерк, но слог был, несомненно, ему знаком: письмо продиктовал человек, у которого он сначала служил первым конюшим, затем они вместе сражались на поле битвы. После этого барон стал камергером, и только три года назад он испросил позволения покинуть королевский двор.
«Пируй, славный мой Жак! — диктовал кому-то король. — Я помню времена, когда на подобных празднествах раздавался рядом твой смех. Не слушай завистников и лжедрузей. В твоем возрасте женятся не для того, чтобы угодить кому-то или по расчету, а просто потому, что дама приглянулась. Вопреки всему. Если бы я не был так плох, я бы сам приехал благословить ваш союз. К сожалению, я умираю, и мы с тобой никогда больше не увидимся. В этот праздничный день радуйся, вместо того чтобы меня оплакивать. Так и должно быть в этом низшем из миров, и я хочу, чтобы так было…»
И барон сделал все, чтобы исполнить это пожелание монарха, вполне возможно, одно из последних в его жизни. Он гнал от себя грустные мысли. Жестом он подозвал мэтра Жаниса, который, теребя в волнении белоснежный фартук, стоял неподалеку. Шеф-повар подошел, поклонился новобрачным, и, откашлявшись, поздравил их. Потом, с сознанием собственной значимости, развернул длинное меню и принялся читать. Всеобщий одобрительный шепот стал для него долгожданной наградой. Удалился мэтр Жанис горделивой поступью принца крови.
Пропели трубы. Пришло время Матье с отцом предстать перед сеньорами. Они вдвоем держали большое блюдо с караваем из соленого теста, сплетенного в виде пшеничных колосьев и украшенного лентами цвета герба Сассенажей.
— Пусть этот знак нашего почтения украсит ваш стол, ваши милости, и принесет вам счастье и процветание, — проговорили они хором, снова и снова кланяясь.
— Какая замечательная мысль! — воскликнула Сидония. Теперь она поняла, для чего на их столе было оставлено пустое место.
Каравай хлебодаров украсил собой стол. Отец с сыном собрались было уйти, но тут барон обратился к Матье:
— Нет ли у тебя, мой мальчик, ко мне какой-нибудь просьбы?
— Подходящий ли это момент, мой господин? — краснея, спросил растерявшийся Матье.
— Наилучший, потому что я сам у тебя спрашиваю…
— Если так…
Как и мэтр Жанис несколько минут назад, он откашлялся, потной рукой провел по волосам, поискал глазами Альгонду, не нашел ее, потому что она была довольно далеко от пиршественных столов, и начал под одобрительным взглядом отца, снисходительным — Сидонии и благосклонным — барона:
— Ну вот, это об Альгонде…
— Которой ты желаешь добра! — шутливо предположил барон.
— Только добра, — уточнил Матье.
— И потому готов на ней жениться, я верно понимаю?
— Именно так! — обрадовался Матье, осознав, что ему облегчили задачу.
— Она согласна?
— Всегда была согласна.
— А ее матушка?
— И она тоже.
— Значит, быть по сему.
— С вашего согласия…
— Разве я только что не дал тебе его? — рассмеялся барон.
Губы Матье расплылись в улыбке — широкой, чуть ли не до ушей. Еще немного, и он бы пустился в пляс.
— Я возражаю, папа.
Счастливое выражение застыло на лице у Матье. Он повернулся и посмотрел на Филиппину, которая, прервав разговор с Ангерраном, встала.
— Говори, доченька! Альгонда твоя горничная, и ты вольна распоряжаться ею.
— Именно так. И поэтому я хочу сказать тебе, милейший Матье, что не желаю с ней расставаться, даже если ты на ней женишься.
— Вы хотите сказать, что… — он запнулся.
— Что она отправится со мной в Бати, когда мы туда переедем.
Такая мысль не приходила Матье в голову. Как и он сам, Альгонда с рождения жила в Сассенаже. И в его мечтах о будущем они счастливо жили здесь же.
— Я не хочу с ней расставаться, — отважился сказать он.
— Но придется, если ты так и будешь хлебодаром.
— А он им будет, — с уверенностью заявил отец Матье. Для него это было чем-то само собой разумеющимся — Матье был его старшим сыном.
Барон потер подбородок. Он не ожидал, что его решение приведет к конфликту. Сидония склонила головку и прошептала что-то ему на ухо. Он кивнул. Матье, сжав кулаки и кусая губы, стоял перед их столом. Он не собирался сдаваться.
Филиппина села. Она сожалела о том, что ей пришлось его огорчить, но и не думала уступать. Она слишком привязалась к Альгонде, чтобы отпустить ее. Доводы Ангеррана, который попытался заступиться за обрученных, не произвели на нее никакого впечатления.
— Подойди, Матье, и ты тоже, Жан, — приказал барон.
Сын и отец повиновались.
— Думаешь ли ты, что вскоре уйдешь на покой, мэтр-хлебодар?
— Я еще не настолько стар…
— Значит, в работе подмастерье заменит тебе сына.
— Но как же, как же… — пробубнил отец Матье, чувствуя, что в этих словах кроется ловушка.
— Посмотри на его расстроенное лицо и скажи, что я не прав, — не сдавался Жак.
Хлебодар посмотрел на сына и пожал плечами. Жак де Сассенаж был прав. Для Матье разлука с Альгондой стала бы большим горем.
— Может, на время я обойдусь и подмастерьем.
— А ты, Матье, поедешь за любимой, если тебе представится такая возможность?
— Чтобы ее не потерять, я готов на все.
— Даже стать солдатом?
Матье вздрогнул. Жан подавил крик ужаса. Взмахом ресниц Сидония успокоила обоих.
Матье смог взять себя в руки.
