он оказался недостаточно привлекательным, не так ли? Зачем довольствоваться послушником, если можно заполучить пажа? И к чему паж, если представился случай пленить сердце госпитальера? Какой участи вы себе желаете, к чему стремитесь? Если так пойдет дальше, вы кончите шлюхой в постели какого-нибудь принца!
Филиппина отшатнулась, уязвленная таким оскорблением. Спина ее уперлась в створку массивной двери. Девушка закрыла лицо руками, пораженная картиной, нарисованной аббатисой. Последовавшие за этим слова монахини заставили ее почувствовать себя еще хуже:
— И это единственный знак вашего раскаяния — закрыть лицо руками? Я разочаровалась в вас, Филиппина де Сассенаж. Ваша мать надеялась однажды увидеть вас моей преемницей в этой обители, где она упокоилась. Но я скорее сгорю в аду, чем позволю вам и дальше осквернять эти стены. Жизнь дуэлянтов в руках Господа — так тяжелы раны, которые они нанесли друг другу. Умрут они или выживут, я своего решения не изменю. Вы недостойны жить в нашей общине!
Гнев аббатисы утих, стоило ей произнести последнюю фразу. Филиппина не нашла в себе сил даже посмотреть на нее, а не то что умолять, упрашивать. Она была уничтожена. Мать-настоятельница снова опустилась на стул.
— Идите, — бросила она. — Я должна сообщить барону о вашем поведении и о своем решении. Оно непоколебимо. Пока он не приедет за вами, вы будете соблюдать строгий пост и каяться в одной из подземных келий. Вы не увидите больше ни монахинь, ни сестер, которых мне надлежит беречь от вашего дурного влияния.
Филиппина, кивнув, повернулась и подняла щеколду. Однако она не успела шагнуть в дверной проем, как соскользнула на пол, проглоченная пропастью, которую сама же сотворила у себя под ногами.
Глава 4
Филибер де Монтуазон, широко открыв мутные глаза, всматривался в полутьму комнаты, по стенам которой двигались тени. Он не испытывал боли. Только безмерную усталость. Он не знал, где находится. Более того, не смог бы сказать, кто он. Странно, что это его не пугало. Довольно долго он следил за танцем теней. Рефлекторно проведя языком по сухим губам, он ощутил вкус желчи. Горло судорожно сжалось, и он едва не задохнулся. Он поспешно повернул голову вправо в надежде, что спазм пройдет, и в свете на три четверти сгоревшей свечи у своего изголовья увидел, что в комнате он не один. На соседней кровати спал мужчина. Де Монтуазон разглядел, что он бледен, дышал мужчина с большим трудом, издавая специфический свистящий звук, характерный для ранения в область легких.
Лицо его показалось Филиберу знакомым, и он несколько долгих минут разглядывал его. Спазмы в горле больше его не беспокоили. Мало-помалу обрывки воспоминаний стали всплывать на поверхность, лопаясь, как пузырьки воздуха на темной глади пруда. Он вспомнил свое имя, звание и даже имя своего соседа по комнате. Воспоминание о дуэли всколыхнуло в нем гнев, который, правда, тут же утих — ведь победа досталась ему. Насколько можно было судить, соперник пострадал гораздо серьезнее, чем он сам. И тонкие губы Филибера изогнулись в самодовольной улыбке.
Внезапно у него защипало в глазах и взор стала застилать пелена. Он закрыл глаза, чтобы не видеть белесой дымки, с мыслью, что ему наверняка дали снотворное, и прислушался. Кроме шумного дыхания Лорана де Бомона он уловил еще один звук — чье-то тихое посапывание. Судя по всему, дуэлисты находились в лечебнице аббатства Сен-Жюс де Клэ. Обретя ясность мысли, Филибер сосредоточился на своих воспоминаниях. В памяти не отложилось, как он потерял сознание. Последнее, что ему вспомнилось, — это ощущение жжения на левом предплечье. Вероятнее всего, он потерял много крови. Исследовав правой рукой предплечье левой, он понял, что рука забинтована от плеча до запястья. Филибер вздохнул с облегчением. Самое большее через пару дней он встанет на ноги и обставит этого щенка де Бомона, первым попросив у мессира де Сассенажа руки его дочери. Сердце его забилось сильнее.
Почему одно только имя «де Сассенаж» так волнует его? До недавнего времени де Монтуазон, отчаянный вояка и любитель путешествий, состоящий на службе у великого приора Оверни, даже не задумывался о женитьбе. Ах да! Ги де Бланшфор… Поручение… Он вздрогнул. Как мог он забыть, ослепленный блеском глаз Филиппины, о деле, приведшем его в Руайан? Как случилось, что юная дева заставила его забыть обо всем на свете? Он приехал в эти края, чтобы повидаться с госпожой Сидонией, но в поместье Бати он ее не нашел. Узнав, что дочери барона пребывают в Сен-Жюсе, он решил, что, возможно, встретится с ней там. Теперь он вспомнил все. На виске у него забилась жилка. Он сердито потрогал висок. Страх, что он может опоздать, накрыл его, как волна. Завтра же он письмом уведомит Ги де Бланшфора о том, что поручение будет выполнено с опозданием. Указательный палец наткнулся на повязку. Бег мыслей остановился. Пробежав пальцем по повязке, он понял, что она круговая и закрывает весь лоб и затылок. Выходит, он потерял сознание вовсе не из-за раны на руке!
— Черт бы побрал тебя, Лоран де Бомон! — выругался он, поворачивая голову и гневно глядя на соперника.
На этот раз взор его помутился окончательно, и ненавистное лицо де Бомона утонуло в красном тумане. Череп словно раскололся от острой боли, и Филибер де Монтуазон почувствовал, что его снова затягивает в черную дыру, из которой он совсем недавно выбрался.
За занавеской, отгораживающей ту часть помещения, где лежали раненые, сестра Альбранта внезапно проснулась и села на постели. Как была, в одной ночной сорочке, она бросилась к кровати госпитальера. Он лежал в том же положении, в каком она его оставила. Вот только в лице не осталось ни кровинки. Привычным жестом она приподняла ему веко. Глаза закатились, пульс в сонной артерии едва ощущался и был прерывистым.
Альбранта окинула взглядом погруженную в сумерки сводчатую комнату. На соседней кровати, отвернувшись от соперника, спал Лоран де Бомон. Грудь его была перевязана. Никто не мог прийти сюда в такой час… Взяв с собой свечу, монахиня вышла в кладовую, где в высоком сундуке под защитой старинного замка хранились самые ценные ее снадобья. Она открыла замок и достала ларчик, отпиравшийся тонкой работы ключиком, который сестра Альбранта всегда носила при себе. Трехгранный флакон голубого стекла в красивой оправе из серебряного кружева блеснул в свете свечи. Перед глазами сестры-целительницы возникла картина из прошлого. Альбранта увидела себя в лесу, где она в спешке собирала мох для влажного компресса, а происходило это на следующий день после того, как в аббатство привезли тяжело раненную мать Филиппины.
— Этот эликсир обладает силой, какой не имеет ни одно другое снадобье. Четырех капель хватит, чтобы придать сил, ложки — чтобы усмирить боль, и глотка — чтобы исцелить. Пользуйся им, как посчитаешь нужным. Когда флакон опустеет, я приду и заберу его, — сказала встреченная в лесу знахарка, передавая ей лекарство.
Альбранта никому не рассказала об этой встрече.
И в тот же день ее жизнь перевернулась.
Сестра-целительница, не мешкая больше, подошла к изголовью кровати, на которой лежал Филибер де Монтуазон. В иных обстоятельствах она бы с первого дня предоставила Господу право решать, жить ему или умереть, однако ей была невыносима мысль, что смерть его тяжким бременем ляжет на совесть Филиппины. Она откупорила флакон и, сжав мужчине щеки, заставила его открыть рот. Несколько капель упали ему в горло. Она ждала минуту, две, приложив пухлый пальчик к сонной артерии. Очень скоро сердце госпитальера забилось ровнее, щеки порозовели.
Церковный колокол пробил пять раз. Через час начнется первая служба. Альбранта решила, что ложиться не стоит, и отнесла драгоценный флакон на место.
Прошло пять дней после того, как Лоран де Бомон и Филибер де Монтуазон скрестили мечи на земле аббатства Сен-Жюс де Клэ.
Пять дней назад гонец ускакал с письмом к барону Жаку де Сассенажу, не зная точно, где искать последнего.
