Новые-то бойцы, как было известно из опыта, приходили одетыми хуже, чем изначальный состав бригады.
А затем к организации похорон подключилась церковь.
Дело было так.
Во взводе Одинокова погибли шестеро, а среди раненых имелся один безнадёжный, Петров. Пока отправляли раненых и собирали убитых — их тогда складывали в южном конце села, — Петров попросил, чтобы взводный его соборовал. Везти его куда-либо на излечение было совершенно невозможно. Положили в избу.
— Не умею я соборовать, Петров, — посетовал Василий.
— Вы сможете, товарищ лейтенант, — прошептал Петров. — За вами сила…
— Я приведу батюшку, — вызвалась одна из местных жительниц. Батюшка, еле живой от усталости, пришёл, распорядился перенести тела к церкви, а сам подошёл к Василию.
— Красноармеец просит, чтоб я соборовал его, — объяснил Василий.
— Правильно, нельзя на суд Божий без напутствия.
— А я не умею.
— Я обряд проведу, а ты, сын Божий, у меня чтецом будешь.
Они пошли в избу к Петрову, и батюшка повёл молитву:
— Яко Твое есть Царство и сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков… — тут священник отвлёкся, подсказал Василию: — Читай «Аминь. Господи, помилуй», двенадцать раз.
— Аминь. Господи, помилуй, — запел Василий.
Он не думал, гоже ли ему, офицеру, три дня назад принятому кандидатом в члены большевистской партии, читать молитвы. Он думал о судьбе Петрова. Вот жил он, крестьянский парень, в своей нищей деревне. Пришёл в город, чтобы хлебнуть «новой жизни». Был полон светлых надежд — но работы нет, а если есть, то нужны умения, а где их взять. Стал грабить квартиры богатых нэпманов. В одной из них его поймали. Вышел из тюрьмы, а уже клеймо — вор, и опять на дело, и опять в тюрьму. Теперь Петров умирает, раненый в бою за свою неласковую Родину, а где тот нэпман? И где тот чекист, что молодецким ударом вышибал Петрову зубы? Может, в тылу подъедается, а может — погиб три дня назад, как последний дурак прохлопав немецких диверсантов, подкравшихся к Яхромскому мосту, который они, чекисты, охраняли…
Петрова соборовали, он помер, и Вася с капитаном Ежонковым принесли его, положив на шинель, сюда же, на площадь перед церковью Вознесения Господня.
— У нашей избе в углу большой иконостас был, — продолжала бормотать старушка, — от прадедов остался. Весь в злате да серебре. Сволочи эти все иконы искололи штыками. Разбили иконостас вдребезги.
Бабка заплакала.
— Вот они, оказывается, чем ночью занимались, — ответил ей Василий. — Мне ребята-разведчики докладывали, что там, в избах, шум. А чего шумят, непонятно. А они вот что.
— Да, сынок. Такие нехристи. У мене там портрет Сталина был, так его не тронули. А Спасителя и Пресвятую Богородицу побили…
Василий вздохнул и пошёл вдоль села к себе в часть.
На канале происходило что-то невообразимое.
Ещё утром гладкий, теперь лёд шёл волнами, а кое-где стоял торчком. Посередине виднелись два танка с немецкими крестами. Оба, видимо, были уже брошены — а откуда взялись, непонятно. Скорее всего, пытались пройти на этот берег, на помощь своим, по льду, поскольку мост взорван. Василий с недоумением смотрел, как танки, задрав пушки, со скрежетом — нет, не утонули, а, провалившись под лёд, упали на дно. Вспомнился довоенный ещё фильм про князя Александра Невского, там тоже немцы, все в железе, уходили под лёд. Но то, что происходило здесь, на его глазах, было стократно жутче.
— Вы видели, товарищ капитан? — спросил он Ежонкова.
— Ну. Страшное дело. Канал — это такая техника, что вот те нате. Перекрыли шлюзы, и всё. Здесь у нас подо льдом воды нет. Её всю отсосали и там, севернее, слили на тот берег, и почти до Волги утопили на хрен всех немцев. Страхову звонили с Дмитрова, чтоб мы тут не пугались. Да, ещё вот новость! Ты, Василий, знаешь, кого мы здесь побили?
— Так ведь… Как же… Немчуру проклятую.
— Нет, кто у них был командиром, знаешь?
— Откуда мне знать, Николай Александрович?
— Страхову сообщили, что это был этот… как его… фамилии у них, мать, хрен запомнишь, но это тот же гад, который брал Париж.
— Париж брал, а Перемилово взять не смог! — засмеялся Василий. — Хорошо.
— Да, тут им не Париж, ни хрена.
— Париж, было, и мы брали…
Позавчера я присутствовал на встрече Г. К. Жукова с журналистами «Военно-исторического журнала». Георгия Константиновича спросили о событиях у Перемилово, как историческом начале контрнаступления под Москвой. Там Германия получила первое крупное поражение за весь период Второй мировой войны. Он ответил. И нас тут же, при нём, предупредили, что сказанное им — «не для публикаций». Понимаю, почему! Оказывается, там никакого плана контрнаступления не было. Контрнаступление «было организовано ходом событий», сказал маршал.
Я записал за ним: «Нет такого приказа, где заранее, допустим, 30 ноября, 1–2 декабря, отдали бы директиву на контрнаступление. Такая задача не стояла, потому что у нас ни сил не было, ни средств. Мы ввели дополнительно 1-ю Ударную армию, ввели её не 6 декабря, она ввязалась в бой 29 ноября с танковой группой, которая проскочила через канал в районе Яхромы. К 6 декабря, по существу, чуть ли не вся армия была задействована».
На острие удара оказался мой друг Василий. 2 декабря, оставив за спиной канал и взорванный Яхромский мост, его взвод вместе со всем батальоном Страхова, со всей бригадой, всей армией начал методично выдавливать войска Германии из Подмосковья.
