нашлись!
Огонь жечь нельзя?.. Нарочно запалю. Подамся в' ковбои, буду охотиться за краснокожими».
Когда и начальник ушел, Великий советник протянул Ашоту Шаману листок. Тот посмотрел и молча передал дальше. Бумажка обошла круг и вернулась к Великому советнику.
«Апачи — хвосты собачьи!»—прочитал он вслух и оглядел вождей.— Поручаем найти злую руку, написавшую эти грязные слова... Красному Лису!
Улугбек поручил своим апачам собрать образцы почерков всех взрослых, работающих в лагере. Всех! Непростая задача.
Почему он решил, что это сделал взрослый? Во-первых, почерк — жесткий, четкий. Во-вторых, никто в отрядах не осмелился бы грубо зубоскалить над племенем, грозной силой.
- Был бы Олег с нами, он бы сразу нашел,— сказал Алька, Сломанный Томагавк.— Он однажды в поезде ежа нашел.
- Ты что мелешь, Сломанный Томагавк! При чем здесь еж!
- Я не мелю,— возразил он.— Мы однажды в Москву поездом ехали, он говорит: «Хочешь, Алька, я тебе ежа найду!» И нашел.
- Ну и что?
- Ничего. Нашел и все.
У апачей Красного Лиса было в лагере любимое тайное местечко. Среди зарослей боярки пряталась лужайка. Если по-пластунски пробраться под ветками, то оказываешься словно в круглой зеленой комнате, где мягкая трава по колени, в центре лужайки лежит горячий черный камень, а над головой высокая синяя крыша.
Улугбек работал с напряжением, перебрал гору собранной бумаги, сравнивал почерки. Попадались никчемные бумажки, поднятые усердными розыскниками где-нибудь с пола. Вдруг он наткнулся на платежную бухгалтерскую ведомость. И еще на толстую пачку заявлений, какие пишут сотрудники лагеря в начале смены, прося принять их на работу.
Он поднял голову.
- Это откуда?
- Это лежало на столе бухгалтера,—объяснил Сломанный Томагавк.— Она пошла к начальнику беседовать, я взял. А это лежало на столе начальника. Он пошел к бухгалтеру беседовать, я взял.
- Ты знаешь, как это называется? Сломанный Томагавк опечалился.
- Сам же сказал, добудьте.
Вождь почесал в затылке, не зная — похвалить Сломанного Томагавка или отругать. Ладно, там видно будет. Перебрал все заявления. Почерк на той подлой записке он изучил так, что с закрытыми глазами видел изгибы каждой буквы. «Апачи — хвосты собачьи!»
- Нет, ни один почерк не похож.
Еще раз перебрал пачку. В ней не хватало трех заявлений: самого начальника, кружковода Баярда и садовника Монахова. «Денис Иванович и без записок может сказать в лицо. Великий советник племени вне подозрений. Значит, садовник Монахов?» Он с сомнением покачал головой.
—Сумеешь незаметно вернуть?
—Конечно!— сказал Сломанный Томагавк.— Начальник и бухгалтер часто ходят друг к другу разговаривать.
В начале июня прогремели короткие грозы. Пустые тучи с жестяным дребезжанием скатывались с гор, никчемностью своей никого не пугая и не радуя, и уходили над равниной дальше.
Потом оказалось, что они всего лишь предвестники настоящей грозы, той неуправляемой дикой стихии, пришедшей с гор в ночь на 15 июня.
Много дней небо клубилось над горами, свивалось в грозовые спирали и вбирало в себя ярость ледяных потоков, тяжесть мрачного камня, угрюмость глубоких ущелий. И гроза двинулась на равнину. Зная свою мощь, она не торопилась. Опережая её летело по проводам грозовое предупреждение. Вечерний отбой в «Радуге» дали раньше обычного.
Самоуверенная луна еще пыталась светить, но черный язык тучи скоро слизнул ее.
Блеснула первая молния. Ударил гром- и усилил страх. Потому что первый гром еще не самый страшный.
Улугбек спал у окна. Он проснулся среди ночи, показалось, что крыша с грохотом проваливается в палату. Сверкало непрерывно.
Улугбек сел, то и дело отшатываясь от окна, от вспышек, ярких до синевы. В какой-то момент он услышал треск и, когда снова посмотрел в окно, у урюкового сада разваливалась и горела старая орешина. Вода с шумом лила с неба, но и огонь был рожден небом и не сдавался.
Толкнув створки окна, он выпрыгнул в грозу. Плети яростного ливня хлестнули по спине.
Что стало с тотемным столбом и палаткой Великого советника?
Ливневые струи в блеске молний казались молочными.
Добежав до сада, он увидел, что целы и столб, и палатка. Орешина уже не горела, она развалилась пополам, поломав кусты и сорвав с тотемного столба укрывавшую его накидку из плотной ткани.
Палатка низко и напряженно гудела под напором льющейся воды. В ней было пусто. Где же Великий советник?
Некогда думать по этому поводу, надо укрыть столб. Он взялся за края накидки. И выронил ее с криком.
НА ЖИВОМ ЛИЦЕ МАНИТО СВЕРКАЛИ ОГРОМНЫЕ ГЛАЗА. ТОЛСТЫЕ ГУБЫ ШЕВЕЛИЛИСЬ.
Дождь хлестал одинаково бога и вождя, смотрящих друг на друга. Молнии рвались в ревущем небе.
Он бросился бежать и, влетев в палату, забился под одеяло.
За окном бушевала гроза. Кто-то в темноте палаты пробирался к окну.
— Ты, апач, уже спишь?— услышал он и отбросил одеяло.
—Олег, сядь.— Его бил озноб.— Давай поговорим о чем-нибудь...
Ранним утром у поваленной грозой орешины на влажной дорожке встретились Ашот Свисток и Ашот Шаман. Каждый во главе своей спортгруппы. Оба Ашота издалека начали приветственно помахивать руками, кланяться и улыбаться, но пробежали мимо друг друга молча. Где-то рядом громко закричал петух. Остановившись, Ашоты посмотрели друг на друга. Физрук отрицательно повел головой, показывая, что кричал не он. Ашот Шаман протянул руку к палатке в саду.
—Там.
Ашот Свисток отстегнул полог и, из палатки, едва не сбив его с ног, вырвался ярко-красный петух. Презрительно глянув на Ашотов, петух кинулся бежать, словно метнулся огонь по сочной зеленой траве. Взлетев на лагерный забор, петух вытянул шею навстречу солнцу и пропел гимн свободе и свежему утру. Распустил пожарные крылья и дунул с забора прочь.
—Красивый петух!— растерянно сказал Ашот Свисток.— Дорогой петух, честное слово!
Апачи возвращались в лагерь с боевых учений. Шли длинной, молчаливой цепью.
Великий советник остановился, сделал у лба руку навесиком и стал всматриваться в поле. Все встали.
—Костры, что ли жгут? — высказали предположение.
Дыма в ярком свете дня не видно, но явственно ощущался запах гари. Перед желтой полосой колхозных полей шатался воздух, и полоса просматривалась будто сквозь колеблющийся пласт воды.
—Пожар?..
—Пожары в городах бывают.
