— Чего же вы хотите от меня?
— Маша… — Она замялась. — Маша — трудная девочка. Неуравновешенная, вспыльчивая. Мне кажется, ей не хватает родительской заботы, внимания. Она дискомфортно ощущает себя в семье. Вы понимаете, о чем я?
— Понимаю.
— Подумайте об этом, пожалуйста. Девочка должна чувствовать, что ее поддерживают. Не только материально, разумеется. Ребенок очень впечатлительный, и любая, вы меня понимаете, размолвка между родителями может нанести серьезную психологическую травму. Маше нужно привить дисциплину, осознание цели. Семья должна в нее верить. Но вам, наверное, кажется, что есть заботы и поважнее…
— Да нет… — Я почувствовал неловкость. — Вы правы. Но приходится слишком много работать. Без этого не обойдешься.
— Вы, простите, кто по специальности? Если не секрет, конечно?
— Программист. Никаких секретов.
— Вот как? — Она вдруг заинтересовалась. — Приятная неожиданность.
— В каком смысле?
— Полюбуйтесь на это чудо. — Ариадна Ильинична кивнула на компьютер, стоявший на специальном столике в углу. — Неудобно просить, но раз уж вы здесь… Наша вечная головная боль. Я ведь к технике и близко подойти боюсь. Записала на бумажке, какие кнопки надо нажимать, и жму. А больше — упаси Бог.
— И что с вашей техникой?
— Понятия не имею. Сломалась. — Ей очень шла эта кокетливая гримаска.
— Вы — важное лицо, с вами надо дружить, — усмехнулся я, с дикой неохотой усаживаясь за машину. — Моя мама, например, всегда носила в школу конфеты. Она работала на «Красном Октябре».
— Вы, наверное, были плохим учеником, — обоснованно предположила Ариадна Ильинична.
— Еще хуже, чем вы думаете. Знаете, что я однажды учудил?
— Даже не могу представить.
— Насыпал в туалет дрожжей.
— О Боже!
— Это было после того, как получил двойку за сочинение об образе Евгения Онегина. Русичка заявила, что я его оклеветал.
— Чем же вам так не понравился бедный Онегин? — Балерина красиво всплеснула руками, звякнули кольца.
— Всем. Я честно написал, что считаю Онегина богатым бездельником. Богатым, ленивым и скучным.
— Так прямо и написали? — захохотала она, хлопая в ладоши.
— Да. Мы жили в коммуналке в Долгопрудном, мать полдня пропадала в цеху, а вечерами шила на заказ лифчики соседкам. Отец нас бросил, когда мне было три года. Я его почти не помню. Так что пришлось расти циником.
— Так что же насчет дрожжей?
— Да ничего особенного. — Войти в систему я по-прежнему не мог. — Дело было вечером. А наутро случился потоп. Все это… в общем, школу залило. Меня должны были выгнать, но некого было послать на городскую математическую олимпиаду. Мать все районо закормила шоколадом… Что вы сделали с компьютером, Ариадна Ильинична?
Она замялась:
— Кажется, что-то не то, верно?..
— Признавайтесь.
— Я хотела навести порядок в своих файлах… У меня кругом хаос — и дома, и вот в компьютере… Вечно забываю, что где лежит, потом целый месяц не могу найти книгу или брошку. Ужасно рассеянная. Там есть одна программа… ну, такая синенькая табличка…
— DOS, — подсказал я.
— Да, совершенно верно. Хотела рассортировать все по отдельности: служебные документы, письма, отчеты. Стала копировать, копировать, а потом оно все вдруг как-то разом пропало…
— Ясно. — Теперь было действительно все ясно. — Вы нажимали вот эту клавишу, F6?
— Не помню… А что, ее нельзя нажимать, да? Святая простота, безупречная.
— Нажимать-то можно. Вы, я так думаю, пытались перенести системные файлы.
— Какие?
— Господи… Директории, где лежит, скажем, ваш Windows. Их трогать с места нельзя. Иначе — вот, пожалуйста.
— Что, все пропало? — Она перепуганно уставилась на меня.
— Боюсь, что да, — печально подтвердил я. — У вас там было что-нибудь серьезное?
— Да как вам сказать… И что, действительно ничего-ничего нельзя сделать?
— Надо бы заново отформатировать жесткий диск и реинсталлировать Windows. Другого выхода я не вижу. У вас загрузочная дискета есть?
— Что-что?
Я хотел засмеяться, но сдержался. Я вежливый.
— Вот, ищите. — Несчастная балерина вывалила передо мной груду компакт-дисков. — Ужасно, просто ужасно. Умирающего Лебедя станцевать гораздо проще. Однажды я на спор выполнила фуэте сто раз подряд без остановки.
— Можно спросить, почему вы ушли со сцены? — спросил я, не отрываясь от монитора.
— Замуж вышла. — Я услышал щелчок зажигалки, потянуло дорогим табаком. — Потом дочка родилась. Сами понимаете.
— У вас тоже дочка? — почему-то обрадовался я. — Сколько ей?
— Шестнадцать.
— Танцует?
— Нет. Муж хочет, чтобы она стала юристом. Или занималась международной торговлей.
— А вы?
— Ну какая разница. Мужчина — глава семьи.
— Не всегда…
— Вы не согласны?
— Я за равноправие.
— Многие женщины думают иначе. Особенно на Востоке.
— Но мы-то с вами на Западе.
— Увы. — Ариадна Ильинична звякнула браслетами у меня за спиной. — Я недавно ездила к дочке в Лондон, она там учится в колледже, и знаете что? Мне не понравилось. Раньше, когда мы выезжали с труппой, все казалось так волшебно… А теперь совсем наоборот.
— У нас что, лучше?
— Повеселее. Но Эмине нравится там. Она по-английски говорит лучше, чем по-русски. Ее бойфренд — сын какого-то макаронного магната. Недавно разбил отцовский «феррари».
— Дорогой мальчик. А у вашей дочки интересное имя.
— У моего мужа еще интереснее: Аль-Факих аль-Латеф Мохаммед Юсуф Курбан. Я до сих пор сбиваюсь.
— Богато звучит. — Программа наконец начала грузиться. — Все, минут через двадцать закончим. Он у вас шейх?
— Нет, — покачала головой балерина. — У него в Москве бизнес. Включим кондиционер? А то слишком жарко.
Я кивнул. Супруга экзотического араба вынула из ящика стола пульт. Комната наполнилась равномерным вкрадчивым гудением. Повеял прохладный бриз. Я встал, потянулся, похрустел косточками. Отер пот со лба.
— Вы очень бледный, — заметила Ариадна Ильинична. — У вас такой усталый вид. Неужели вам на
