Стефано, мой отец, несколько крестьян пошли ее искать, но не нашли. Мы провели несколько кошмарных часов, вокруг было полно итальянских и немецких солдат, взрослые подумали о насилии… На следующий день дядька Стефану попрощался с нами и сказал, что не вернется, пока не отыщет свою дочку. У нас осталась мама Лизетты, – бедная, она была совершенно сокрушена. Потом произошла высадка, и мы оказались разделены линией фронта. В тот самый день, когда фронт отодвинулся, вернулся Стефано Москато забрать жену и сказал нам, что нашел Лизетту в Вигате, что побег ее был ребячеством. Теперь, если вы следили за моим рассказом, вы понимаете, что Лизетта могла познакомиться со своим будущим мужем не здесь в Серрадифалько, а в Вигате, в своем родном городе.
Глава двадцатая
Храмы конечно очень красивые с тех пор как я тебя знаю мне уже пришлось их смотреть раз пятьдесят поэтому ты можешь их засунуть колонна за колонной сам знаешь в какое место я ухожу по своим делам когда вернусь не знаю.
Записка Ливии дышала яростью. Монтальбано проглотил обиду. Поскольку по возвращении из Серрадифалько на него напал волчий голод, он открыл холодильник, – пусто. Открыл духовку, – пусто. В своем садизме Ливия, которая не терпела приходов домработницы, пока была в Вигате, дошла до того, что повыбрасывала все, в доме не было даже крошки хлеба. Он вернулся к машине, оказался у ресторанчика «Сан Калоджеро», когда уже закрывали.
– Для вас всегда открыто, комиссар.
С голодухи и чтоб отомстить Ливии, он закатил себе такой обед, что впору было звать врача.
– Тут есть одна фраза, которая наводит меня на размышления, – сказал Монтальбано.
– Когда она говорит, что совершит безумство?
Они сидели в гостиной за чашкой кофе – комиссар, директор и синьора Анджелина.
Монтальбано держал в руке письмо юной Москато, которое только что кончил перечитывать вслух.
– Нет, синьора, безумство, как мы знаем, она таки совершила, мне сказал об этом синьор Соррентино, у которого не было причин говорить мне неправду. Следовательно, за несколько дней до высадки Лизетте приходит в голову эта шальная мысль сбежать из Серрадифалько, чтобы вернуться сюда, в Вигату, и встретиться с любимым человеком.
– Но как же ей это удалось? – спросила синьора с тревогой.
– Наверное, попросила ее подвезти на каком-нибудь военном транспорте, в те дни тут должно было быть большое движение: итальянцы, немцы. Такой красивой девушке, как она, это труда не составляло, – вмешался директор, который решился наконец сотрудничать, нехотя сдавшись перед лицом факта, что иногда женины фантазии получают реальный вес.
– А бомбы? А пулеметы? Боже, какая храбрость, – сказала синьора.
– Так что же, что это за фраза? – спросил с нетерпением директор.
– Когда Лизетта пишет вашей жене, что, как он ей сообщает, после долгого времени, в течение которого они находились в Вигате, получен приказ выступать.
– Не понимаю.
– Видите ли, синьора, эта фраза нам говорит, что он находится в Вигате уже давно, и подразумевает, что родом он не отсюда. Второе, он дает знать Лизетте, что его вынуждают, ему приказывают оставить город. Третье, употребляет множественное число, и значит, оставить Вигату должен не только он один, но целая группа людей. Все это подводит меня к мысли, что он военный. Может, я ошибаюсь, но это, мне кажется, самое логичное заключение.
– Логичное, – подтвердил директор.
– Скажите, синьора, когда Лизетта вам сказала впервые, что влюблена, вы не помните?
– Помню, потому что в последние дни я только и делала, что постоянно перебирала в памяти каждую мелочь наших с Лизеттой встреч. Это совершенно точно был май или июнь сорок второго. Я освежила все в памяти, перечитав старый дневник, который отыскала.
– Перевернула вверх дном весь дом, – проворчал муж.
– Нужно бы узнать, какие гарнизоны постоянно находились здесь с начала сорок второго, а может даже и раньше, по июль сорок третьего.
– И по-вашему, это легко? – сказал директор. – Я, например, помню, что их была тьма тьмущая: зенитные батареи, корабельная артиллерия, был поезд с пушкой, его прятали в тоннеле, были военные в казарме, потом еще в бункере… Моряки – нет, эти приходили и уходили. Это розыски практически бесполезные.
Все пришли в уныние. Потом директор поднялся:
– Иду звонить Бурруано. Он все время оставался в Вигате, до, после и во время войны. Я же уехал в эвакуацию.
Синьора опять заговорила:
– Может, это, конечно, было просто увлечение, в таком возрасте трудно разобрать, но, несомненно, речь шла о чем-то серьезном, настолько серьезном, что Лизетта решилась сбежать из дому, пойти против отца, который был настоящий тюремщик, по крайней мере, так она мне рассказывала.
У Монтальбано вертелся на языке один вопрос, который ему не хотелось задавать, но охотничий инстинкт в нем одержал верх.
– Вы простите, что я перебиваю. Вы не могли бы точнее опреде… в общем, не могли бы объяснить, в каком смысле Лизетта употребляла это слово «тюремщик»? Это была обычная сицилийская ревность отца по отношению к дочери? Идея-фикс?
Синьора на мгновение поглядела на него и опустила глаза.
– Смотрите, как я уже вам сказала, Лизетта созрела куда быстрее, чем я, я была еще совсем девочка.
