волосами — так и хотелось запустить в них руку. Уже не стесняясь, забралась с ногами на кровать и уселась, весело глядя на него сверху.
И ему тоже стало весело и как-то очень легко на душе — не осталось ни малейшего ощущения неловкости. Даже коляска, стоявшая в углу, уже не казалась уродливым монстром — ну стоит и стоит себе — и не было неприятно, что Нэнси может увидеть ее...
— Ну что? — спросила она, наклонив набок голову.
— А вот что! — Одним рывком он повалил ее на кровать, развернув спиной к себе, и прижался, нашаривая впереди пуговицы. Она забилась, пытаясь повернуться к нему, и Ник притиснул ее сильнее, зарывшись лицом в волосы на затылке.
— Лежи так... я сам хочу...
Приподнял ее, стаскивая с плеч халат и нетерпеливо целуя освободившиеся места, — и только потом развернул к себе. Его рукам, способным без труда поднять двести фунтов, она показалась маленькой и легкой, как кукла.
— Ну что? — спросил теперь уже он, глядя в оказавшиеся совсем близко веселые светло-карие глаза, почувствовал легкий запах мяты — и рассмеялся, внезапно вспомнив дурацкую мятную конфетку, которую съел в то утро, когда впервые ждал Нэнси в своем доме.
— Ты очень красивый, — неожиданно сказала она. — А когда улыбаешься — особенно. — Осторожно провела пальцами по его брови, скользнула по щеке.
— Я знаю... — Получилось нахально и самонадеянно, хотя Ник и правда это знал. Когда-то у него не было отбоя от девушек и привлекательная внешность помогла ему раздвинуть немало ножек. — Мама часто смеялась и говорила, что по каталогу самого красивого выбирала, — объяснил он усмехнувшись.
Он понимал, что, наверное, нужно сказать ей тоже что-то в этом роде, какой-то комплимент, — но слова прозвучали бы неискренне. Нэнси не была красивой, не была некрасивой — и эти, и любые другие определения казались тут неуместными. Она была — его, вот и все.
Поэтому вместо слов Ник нагнулся к ней и принялся целовать ее, не приникая к ее губам всерьез, а лишь очерчивая их контур нежными прикосновениями.
Только очертить этот контур было трудно, потому что губы эти то приоткрывались, заманивая и соблазняя, то пытались ответить на его поцелуи. Руки Нэнси легли ему на плечи, скользнули по спине и ушли ниже... словно на другую сторону луны, туда, где он больше не мог их чувствовать.
«Другая сторона луны...» Короткий укол боли — и Ник заставил себя отбросить эту ненужную мучительную мысль. И прижался наконец к ее рту, подчинившись отчаянному, неистовому — непонятному и бесплодному желанию вобрать Нэнси в себя — всю, целиком.
Едва ощутимая дрожь прошла по ее телу — но он услышал. Услышал — и отозвался легким касанием пальцев, словно невзначай пробежавших по ее груди и животу, скользнул языком ей в ухо, обласкав нежную раковину.
Нэнси напряглась, дыхание ее стало чаще.
Руки Ника перестали быть нежными и осторожными — они мяли, ласкали, сжимали и теребили шелковистую кожу, безошибочно находя те, запомнившиеся с ночи, места, прикосновения к которым заставляли ее вздрагивать и судорожно втягивать в себя воздух.
Не хватало дыхания, и казалось, что он сейчас вместе с Нэнси переживает те остро-сладостные ощущения, которые охватили ее тело, — и теплую волну, прокатившуюся по бедрам, и жар, и неподвластные ее воле короткие толчки внутри, словно там, пытаясь вырваться наружу, билось что-то живое.
— Давай! — Губы его впились в заветное местечко за ухом. — Давай! — Он рывком повернул к себе ее лицо, чтобы видеть.
Судорога, пробежавшая по телу Нэнси, была только началом. В следующую секунду оно взметнулось вверх, напряженное, выгнутое. Лицо с зажмуренными глазами и распахнутым в беззвучном крике ртом запрокинулось.
Бедра ее конвульсивно дернулись, сжались, из горла вырвался хриплый стон — и она рухнула рядом, все еще вздрагивая и тяжело дыша.
Но этого было мало... мало...
Ник не мог сдвинуться вниз — поэтому, подхватив под мышки, толкнул вверх саму Нэнси. Вжался лицом ей в грудь, жадно втянув в себя сосок, прикусил — и она снова застонала. Руки ее, вынырнув из Зазеркалья, вновь оказались у него на плечах и нетерпеливо забегали по ним.
На миг он оторвался от нее, чтобы приказать... потребовать... взмолиться:
— Еще... Еще!
Он чувствовал, как желание вновь нарастает в ней, как под его губами неистово колотится сердце, как Нэнси извивается, подчиняясь движениям его чутких умелых пальцев. И вот наконец — острые коготки, внезапно вцепившиеся ему в плечи, тихий вскрик, судорожные сокращения мышц под руками... потом слабее... слабее... — потом тяжелое дыхание и в последний раз пробежавшая по ее телу случайная запоздалая дрожь...
Что иногда нужно человеку для счастья? Видеть, совсем близко, закрытые глаза, и брови, приподнятые «домиком», и странное выражение лица — словно лежащая рядом женщина прислушивается к чему-то, не слышному никому, кроме нее, и боится упустить хоть ноту, хоть звук...
Много это или мало? Для кого-то — пустяк, а для кого-то...
Глаза медленно приоткрылись — и вновь зажмурились. Нэнси подвинулась ближе и прижалась лбом к его плечу. Отстранилась, потерлась лицом о подушку и снова прижалась.
— Я вся мокрая... — пробормотала она.
— Я тоже, — «утешил» Ник, зарываясь пальцами в густые, пахнущие травой пепельные волосы и притягивая ее к себе.
Она кивнула, но через несколько секунд поморщилась, почувствовав, что он набрасывает на нее одеяло.
— Н-нет, я пойду сначала ополоснусь. — Пошевелилась, медленно села и обернулась. — Ты и правда тоже мокрый... — И, улыбнувшись так, что, казалось, все вокруг заискрилось радостью, спросила: — Хочешь, я принесу полотенце и тебя оботру?
В первый момент Ник не поверил собственным ушам. Зачем она — сейчас? Именно сейчас, когда все было так хорошо? Да еще с такой улыбкой?.. Что, решила поухаживать за калекой?
На губах у него уже было резкое: «Обойдусь!» — и вдруг, глядя в ее теплые веселые глаза, он понял, что Нэнси ничего не имеет в виду. Что то же самое она могла бы предложить и совершенно здоровому человеку, которому просто лень вставать и идти в ванную. И со смехом принесла бы полотенце и начала бы его обтирать — и еще неизвестно, чем бы кончилось это обтирание — возможно, тем же, с чего началось...
Широко улыбнувшись, он кивнул:
— Хорошая идея! Давай, тащи!
Вода в ванной плескалась долго — ему казалось, что бесконечно, — и с каждой секундой Ник все острее понимал, что сейчас, только что, он чуть не испортил все то, что складывалось между ними.
Он надеялся, что растерянность, промелькнувшая в глазах Нэнси, ему только почудилась. Надеялся — и не верил в это.
Ему надо научиться жить с людьми... точнее — жить с ней. И помнить, что Нэнси — его жена. И если она принимает его таким, какой он есть, — то и он должен принимать себя таким, а не искать в каждом слове намек.
Когда Нэнси вышла из ванной с полотенцем, он уже ждал ее, распластавшись на спине.
Вообще-то в постели Ник не чувствовал себя беспомощным, мог и сидеть, держась за поручень, и ворочаться с боку на бок (с помощью все тех же поручней) — но выглядело это несколько неуклюже, так что он решил предстать перед ней «готовым к обработке».
Когда прохладное полотенце прикоснулось к его лицу, он блаженно зажмурился, вытянул шею, подставляясь, и закинул руки за голову.
Лицо, шею... сначала мокрым, а потом сухим краешком. Подмышки... Плечи...
Движения полотенца замедлились, и Ник открыл глаза. Нэнси сидела рядом, привалившись к нему
