по культуре, но все это было для виду. На самом деле я ездил по стране, наблюдал, читал газеты, разговаривал с людьми, иногда негласно сотрудничал с местными властями. Бывало, приходилось кого-то встретить, кому-то что-то передать... ну... разное бывало. Если что-то происходило интересное, что называется, «держал руку на пульсе». Я свободно говорю по-испански, еще в школе учил, потом в колледже. Меня переводили из страны в страну — разные люди, разные задания. Приезжал в Штаты на пару месяцев и снова возвращался туда. Мне эта работа нравилась, мне вообще там нравилось. У меня получалось неплохо, да и самому интересно было... — Он шевельнулся и неожиданно попросил: — Принеси мне сигарету, в кармане рюкзака под столом в кухне.
Двигаясь на ощупь, Карен нашла на кухне сигареты, принесла, дала прикурить и при свете зажигалки увидела его напряженное лицо с темными провалами глаз. Дел кивнул и снова заговорил ровным, спокойным голосом:
— Три года назад, в Колумбии, я занимался проблемой контактов местной наркомафии с левыми повстанческими движениями. Колумбия — основной поставщик наркотиков в Штаты, и нам было важно отслеживать любые изменения. Все это делалось при содействии их правительства, которое, как и наше, было обеспокоено происходящим и негласно оказывало нам помощь. Я числился заместителем военного атташе и работал в контакте с одним из офицеров их службы безопасности — звали его Агуэда. Мы с ним много ездили вместе по всей стране и как-то, во время такой поездки, сфотографировались на память. Оба были в камуфляжной форме — на дорогах иногда стреляли и так было безопаснее. Кроме того, нас всегда сопровождал джип с автоматчиками. Когда мы фотографировались, он в шутку сунул мне в руки автомат одного из солдат, чтобы я выглядел, как он выразился, «более мужественно». Сам он тоже был с автоматом, он-то с ним не расставался, а я со Вьетнама впервые взял в руки... — он остановился, собираясь с силами и подходя к самому тяжелому.
Рука Карен лежала у него на груди и девушка чувствовала, как сильно и быстро бьется его сердце, но голос оставался все таким же ровным и спокойным:
— Через две недели после этого, когда мы летели на север, повстанцы подбили вертолет и захватили нас. Пилота убили сразу, а меня и Агуэду привели в лагерь. Это был своего рода тренировочный лагерь для подростков, где мальчишек лет тринадцати-четырнадцати учили держать в руках оружие и промывали им мозги соответствующей идеологией. На следующий день они убили Агуэду — просто отдали этим зверенышам, те его буквально растерзали у меня на глазах — их с детства учили ненавидеть полицейских. А меня посадили в яму и стали решать, что со мной делать. Это была действительно яма, вырытая в земле и прикрытая решеткой — метр на метр, не больше, а глубиной метра два с половиной. Я провел там почти год.
Карен вздрогнула, но он не заметил этого, поглощенный воспоминаниями, и продолжал говорить:
— Потом уже я узнал, что главари этих бандитов никак не могли решить — то ли продать меня за выкуп, то ли устроить публичную казнь, то ли добиться в обмен на меня освобождения каких-нибудь своих боевиков, сидящих в тюрьме. Охраняли меня мальчишки, каждый день громко обсуждали между собой, что и как будут мне отрезать, когда я им, наконец, достанусь, кидались камнями, поливали меня сквозь решетку помоями... — он внезапно осекся. — Ладно, не буду я тебе рассказывать все эти неаппетитные подробности...
Даже ей, даже ей! — Дел никогда не смог бы рассказать, как он стоял в этой яме в собственных испражнениях, спал там же, скорчившись, еду ему кидали сквозь решетку. Как болели ноги, как он не мог выпрямиться во сне, как эти выродки мочились на него и смеялись над ним... и как он их всех ненавидел.
— ...В сезон дождей яму стало заливать водой. Вода подступала к самой решетке, я висел и держался за нее сутками, чтобы не утонуть. Иногда они откачивали воду, когда им было не лень. Я к тому времени уже мало что соображал, просто держался за решетку и старался не заснуть — по двое-трое суток. Начал слабеть, на ногах появились язвы. Я понимал, что еще немного, и я сойду с ума или просто умру в этой вонючей дыре, и решил попытаться бежать. Когда я висел, держась за решетку, то увидел, что вода принесла большую ветку — она лежала близко, я сумел ночью до нее дотянуться и втащить в яму. Отломал крепкую палку, ухитрился открыть ею засов и выбрался наружу. На ногах я стоял плохо, но руки оставались сильными, и, чтобы выйти из лагеря, я убил двух охранников — просто задушил. Это были мальчишки лет четырнадцати, и я заранее знал, что мне придется это сделать. Понимаешь, если бы они подняли тревогу, я бы не смог уйти.
Сказал — и замер. Когда-то эта девочка сказала, что он не может убить ребенка, что он не способен на такое.Теперь она знает. И неожиданно почувствовал, как Карен повернула голову и прижалась щекой и губами к его руке, обнимавшей ее за плечи.
Дел немного помолчал, прежде чем снова заговорить:
— Дальше я почти ничего не помню, только какие-то обрывки — как я шел и все время боялся упасть... потом реку... воду вокруг, я держался за что-то, и меня несло неизвестно куда. Короче, через полтора месяца меня нашли на территории Венесуэлы, милях в двухстах от этого лагеря. Самолетом доставили в Штаты, долго лечили. Я почти ничего не помнил и не понимал, неделями не прихода в себя, бредил, мне казалось, что я все еще в яме, держусь за решетку и вот-вот упаду и утону в вонючей жиже. Ноги несколько месяцев никак не заживали, говорят, на них уже живого места не было, сплошные язвы. Постепенно, очень медленно, я начал выздоравливать, стал ходить. Помогло то, что все-таки от природы у меня очень крепкий организм. Я думал, что все плохое уже позади, а оказалось, что не совсем.
Он отодвинулся от нее и сел, обхватив колени руками. Карен боялась шевельнуться, неужели может быть еще что-то, хуже того, что с ним уже сделали?
— ...В одной из так называемых «прогрессивных» независимых газет появилась статья под названием «Убийца на службе американской демократии». Про меня. Под статьей стояла подпись одного известного журналиста, который часто занимается подобными журналистскими расследованиями, но я сразу понял, что писал ее не он. Имени моего в ней не называлось, просто мистер Б. — зато с фотографией, по которой меня легко было узнать. Там говорилось, что уже велись переговоры о моем освобождении, и через пару недель меня бы обменяли на парочку их главарей, сидящих в колумбийской тюрьме, и что я, якобы, об этом знал! Приплели туда и то, что я был в «зеленых беретах», по их мнению, я убил этих «бедных детей» из маниакального желания убивать, которым страдаю с юности, потому-то и пошел во Вьетнам добровольцем «когда все порядочные люди сжигали призывные повестки». И про работу в ЦРУ написали, что я «занимался подрывной работой в странах третьего мира». А фотография была та самая, с Агуэдой, как доказательство того, что я в Латинской Америке только и делал, что бегал по джунглям с автоматом и убивал детей. В конце задавался вопрос, почему меня не судят за военные преступления или не помещают в сумасшедший дом, как опасного маньяка.
В его голосе слышалась жгучая ирония и боль — такая, какую невозможно было выдержать. Карен тихо сказала:
— Какие сволочи!
Ей хотелось плакать, но, прикусив губу, она продолжала слушать, — ведь и это было еще не все!
— ...Через месяц после этой статьи моя дочь должна была выходить замуж. Сразу после публикации она позвонила мне в больницу — меня вот-вот должны были уже выписать — и попросила не приезжать на свадьбу. Объяснила, что, конечно, ей все очень сочувствуют, но... гости не захотят общаться с убийцей. Да и семья жениха очень обеспокоена, что среди ее родственников есть человек с «повышенной немотивированной агрессивностью и маниакальной жаждой насилия». Я до сих пор помню эти ее слова. Короче, я сам должен понять, что мне там появляться не стоит. Я и понял. С тех пор мы не видели друг друга. А вот в сумасшедший дом я действительно попал, точнее, в клинику для нервнобольных, — он нашел на ощупь ее плечо и сжал его. — Вот, пожалуй, и все... Вся история. Я просто хотел, чтобы ты знала.
Подождав немного, Карен поняла, что больше он ничего говорить не собирается и спросила нерешительно, испуганно:
— Дел, а зачем... кто... какая же сволочь написала эту статью?
И он ответил, очень тихо и очень спокойно:
— Моя жена.
Наступила тишина. Она хотела что-то еще сказать, но поняла, что подошла к черте, за которую нельзя было заступать. Дел медленно растянулся рядом с ней и притянул ее к себе.
