Шло время. Голиковым никто не интересовался.
Особенность ситуации состояла в том, что Аркадия Петровича, которому грозил расстрел, не держали взаперти. Его никто не охранял. Он просто жил в обозе вместе с поварами, оружейниками и конюхами, колол-пилил дрова, мыл котлы из-под каши и водил на водопой лошадей. Ему ничего не стоило убежать. Скорее всего, на побег рассчитывал и Молодцов. Ему военный трибунал, публичное разбирательство всего инцидента, начиная с кражи карабина, были совсем не нужны. Могло открыться кое-что посерьезнее.
Но Голиков верил в свою невиновность. Верил в то, что сумеет ее доказать во время 10–15-минутного рассмотрения дела в трибунале. Примерно столько времени отводилось на каждого подсудимого. Еще пять минут длилось совещание перед вынесением приговора. «Три жизни в час» — такова была «производительность труда» этих законников.
И Голиков никуда не убежал. Наоборот. Он все время был на глазах, жил общей трудовой жизнью с нестроевыми бойцами.
Однажды за Голиковым приехал посыльный:
— Тебя вызывает командир бригады.
— Зачем?
— Там узнаешь.
Товарищи-обозники, с которыми Голиков прожил три недели, за полчаса его отмыли, побрили, одели во все чистое, надраили сапоги и дали новый офицерский ремень.
Комбриг принял Голикова в том же кабинете. Только выглядел он очень плохо: у него начинался приступ астмы. Ему с трудом давалось каждое слово
— Я пригласил вас, — сказал комбриг, — чтобы познакомить с одним документом.
Он протянул листок, который лежал возле чернильницы.
Трудно сейчас сказать, какие мысли пронеслись в голове Аркадия Петровича. Это мог быть и приказ о разжаловании, и заочно вынесенный приговор. Формальности на фронте соблюдались не всегда…
Однако, пробежав первые строчки, Голиков протянул листок обратно.
— Вы, наверное, ошиблись. Это не та бумага. Здесь написано: «Командиру 303-го стрелкового полка тов. Молодцову».
— Ошибки нет. Читайте вслух.
— «Предписываю с получением сего сдать вверенный вам полк тов. Вялову, а самому прибыть в штаб бригады…» — говорилось в документе.
— Я отстранил Молодцова от командования полком за хулиганство, которое он учинил с вами… Молодцов пытался выгородить вора, ошельмовав вас. Но главное даже не это. Все, в чем меня уверял Молодцов, оказалось клеветой. Все, что говорили вы, оказалось правдой. Я благодарю вас за достоинство и мужество, с которым вы держались. Ординарец Молодцова арестован и пойдет под суд. Дело самого Молодцова будут разбирать другие инстанции. В первую очередь, особый отдел. Меня прошу извинить за прошлый разговор…[139]
От смерти Аркадия Голикова спасла (в который раз!) «мамина школа»: мамин наказ при любых обстоятельствах говорить только правду и не терять крепости духа.
…А пока в Красноярске его ожидало новое разбирательство.
В Красноярск Голиков прибыл поездом. Номер состава и даже номер вагона заранее по телеграфу сообщили сотрудники особого отдела штаба ЧОН, которые скрытно сопровождали комбата. Задач перед ними было поставлено много. Главная состояла в том, чтобы не дать чекистам Щербака выкрасть Голикова в пути.
В Красноярске Аркадия Петровича встретили прямо у вагона, посадили в пролетку и доставили в штаб ЧОН губернии. Там Аркадия Петровича накормили, отвели помыться в бане. После нее, распаренного, привезли на заседание следственной комиссии штаба. Это было нечто подобное теперешней службе внутренней безопасности в спецведомствах.
Еще 30 мая 1922 года, получив из ГПУ полупустую папку с доносами, комиссия открыла свое независимое «дело № 301» по обвинению комбата А. П. Голикова в превышении полномочий.
Заседания, то есть перекрестные допросы по несколько часов без перерыва, проходили четыре дня. На разбирательстве поочередно председательствовали Какоулин и его заместитель Кусин.
Штаб ЧОН скрыл от ГПУ, что Голиков уже находится в Красноярске. Комиссия в первую очередь желала знать, что правда, а что нет в доносах, которые поступали в столицу Енисейской губернии, в том числе и от Кудрявцева.
Ответы и разъяснения Голикова комиссию в значительном мере успокоили.
Комиссия объявила Голикову, что он остается на свободе, но поступает в распоряжение ГПУ. Это означало, что командование на его стороне, что Какоулин от него не отказался. На время дальнейшего следствия Аркадию Петровичу дали комнату в командирском общежитии. Там же он мог питаться. А. П. Голикову оставили его личное оружие: маузер за номером 5056, купленный еще на рынке в Арзамасе, и кавалерийскую шашку золингеровской стали. А также комбатское жалование. Голиков теперь числился командиром батальона в резерве.
Протоколы заседаний следственной комиссии были строго засекречены.
Но Какоулин понимал, сколь опасна игра с ГПУ. Чтобы его самого не обвинили в сообщничестве, командующий позднее составил (на всякий случай!) личное, как бы частное заключение
«Тов. Голиков… Мое впечатление: Голиков по идеологии неуравновешенный мальчишка, совершивший, пользуясь своим служебным положением, целый ряд преступлений… Владимир Какоулин».
О каких конкретных преступлениях шла речь, Какоулин уточнять не стал, хотя ему точно было известно: ничего, подпадающего под Уголовный кодекс, за комбатом не значилось.
Однако официальный запрос на арест Голикова существовал. Пережимать в этой ситуации тоже было опасно. И Какоулии распорядился: «…все дело о нем (Голикове. —
Однако из штаба ЧОН на Почтовую, 4 не было отправлено ни одной бумажки. Резолюция «о передаче дела» в реальности означала: губернское Государственное политическое управление получало официальное разрешение приглашать А. П. Голикова для бесед. Больше ни для чего. Комбат оставался на свободе. Это непривычно для чекистов меняло статус подследственного. Аркадий Петрович мог отвечать или не отвечать на вопросы следователя, но Голикова нельзя было подвергнуть аресту или даже задержанию хотя бы на час. Единственная мера пресечения, которую Щербак все-таки вытребовал для Голикова, — подписка о невыезде.
Когда Аркадий Петрович покинул стены следственной комиссии штаба ЧОН, его тут же затребовали к себе:
• следственный отдел ГПУ;
• прокуратура 5-й армии;
• секретарь Енисейского губкома партии;
• председатель контрольной! комиссии при Енисейском губкоме партии.
В каждой инстанции Аркадий Петрович давал объяснения. По много часов, переходя и переезжая из кабинета в кабинет, он отвечал на вопросы — письменно и устно. Все беседы тщательно протоколировались. В результате на Голикова завели не одно, а целых четыре дела. Но главным признавалось «дело № 274», открытое Енисейским губернским Государственным политическим управлением РСФСР. Так после завершения Гражданской войны именовалась ЧК.
По линии ГПУ допросы вел следователь по особо важным делам Коновалов. Его имя и отчество остались неизвестны.
