заявил: «Ни в коем случае».
— Тогда я пойду к Хелимендику, — заявил я Семанову.
— Он вас не примет. Авторов он не принимает, — четко оповестил меня о моих авторских правах Сергей Николаевич.
Я стал звонить Хелимендику. В любой час — утренний ранний или вечерний поздний — завораживающий девичий голос, узнав, кто спрашивает, любезно сообщал: «Товарищ Хелимендик взять трубку не может».
Тогда я выяснил, к которому часу Хелимендик приходит на работу. Явился рано поутру, когда уборщицы еще мыли коридоры. Выяснил у них, что недоступный для простых советских авторов товарищ Хелимендик уже находится в своем кабинете. Минуя встрепенувшуюся секретаршу с обворожительным голосом, я проник в начальственное логово…
В обыкновенной комнате с убогой фанерной мебелью я увидел очень молодого, симпатичного парня в старательно отглаженных брюках и свежайшей рубашке. Так гладить брюки умели только в студенческих общежитиях. Я понял, что у Хелимендика в Москве, скорее всего, еще нет даже квартиры.
Когда я назвался, хозяин фанерного святилища покраснел, смутился, то есть повел себя совсем не так, как положено грозному и недоступному начальнику.
Не кривя душой, он похвалил рукопись. А по поводу абзаца с доносом повторил: «Ни в коем случае».
Тогда я, глядя ему в глаза, произнес фразу, которой горжусь до сих пор:
— Гайдар, — заявил я ему, — в 1937 году, рискуя жизнью, не побоялся написать целую повесть. А мы с вами, его читатели, в 1970-м боимся об этом даже сказать.
Хелимендик покраснел еще больше и пообещал:
— Я посоветуюсь с Ганичевым.
Валерий Николаевич Ганичев был директором издательства. Он отличался известным свободомыслием, которое оказывалось возможным благодаря поддержке из очень серьезных кабинетов в ЦК партии.
Читал он рукописи и книги быстро. Меня пригласили к нему для короткой беседы. Ганичев не без гордости заявил:
— Абзац ваш про донос оставляем.
Я был потрясен и от души его поблагодарил. На обратном пути зашел к Хелимендику — поделился радостью. Забежал к Семанову. Он ответил что-то невнятно-загадочное. Естественно, я поспешил обрадовать и успокоить Юлию Валерьевну.
А через несколько дней Василькова позвонила:
— Ваш абзац снял цензор.
Я бросился к Ганичеву. Он принял меня, но был печален.
— Сначала не пропустил издательский цензор. Я позвонил председателю цензурного комитета. Он тоже с кем-то советовался. Не разрешили. Другие ваши абзацы разрешили. А этот — не позволили.
У кого на полках еще стоит моя книга «Гайдар», выпущенная в 1971 году, пусть откроет 306-ю страницу и сам убедится — все изрезано.
А в 1938 году абсолютно трезвый, ясный духом, полный бесстрашия и боли за судьбы сирот А. П. Гайдар намеревался заявить открытым текстом родной большевистской партии и любимому советскому правительству: «Аресты хороших людей по ложным доносам плодят детей — опасных преступников».
Самого А. П. Гайдара арест и смерть за попытку такого заступничества не страшили.
Гайдар согласился с Бобом Ивантером, что печатать повесть с доносом нельзя. Риск очень велик. Пострадает не только он, Гайдар. Могут пострадать и другие люди. И Аркадий Петрович пошел на хитрость. Он задумал книгу с двойным сюжетом — внешним и потайным, «подводным».
Внешний сюжет был выстроен занимательно и драматично. Отца мальчика здесь тоже арестовывали, но за растрату. Сережа оставался один — вокруг него образовывалась пустота. И он покатился вниз. Сначала Сережа попал в общество мелких уголовников, а затем в компанию настоящих врагов народа, которые работали на заграничную разведку.
История заканчивалась относительно благополучно. Сережа догадывался, кто такие его мнимый дядя и Яков. Желая помешать им скрыться, Сережа стрелял в них из найденного пистолета.
А в финале досрочно (что случалось крайне редко) из заключения возвращался отец, то есть конец получался благополучно-счастливым.
Таков, повторяю, был внешний, маскирующий сюжет. Но «Судьба барабанщика» волнует и сегодня. События книги перемежаются воспоминаниями Сережи об отце.
Из этих коротких лирических эпизодов Гайдар выстраивал второй, по сути главный, «подводный» сюжет. В повести «Судьба барабанщика» Гайдар воспроизвел атмосферу и нарисовал портрет Убийственного Времени.
Вчитайтесь и вслушайтесь. Эти строки писались в 1937–1938 годах, когда десятки тысяч квартир в Москве были запечатаны страшными белыми полосками со штемпелем: «Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР. Для пакетов».
Повторяю: строки, как и вся повесть, предназначались для немедленного опубликования.
«Но тревога — неясная, непонятная — прочно поселилась с той поры в нашей квартире, — вспоминал Сережа. — То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы отца…»
Произошел арест. Гайдар нарочно рассказал, что случилось это днем, когда Сережа был еще в школе. Как выводили отца из квартиры, как сажали в «воронок», видел весь дом. А когда арестовывали мнимых врагов народа, увозили их ночью. Гайдар для чисто внешней маскировки как бы отделял одни события от других.
«Прощай! — думал я (то есть Сережа. —
Жизнь загнала Сережу в угол. Рядом не оказалось ни одного человека, к которому можно было бы кинуться за помощью. И Сережа в минуту отчаяния воскликнул: «Будь проклята такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик, как заяц, как серая трусливая мышь! Я так не хочу!»
Народная мудрость предостерегает: «В доме повешенного не принято упоминать о веревке».
Число осужденных и расстрелянных уже исчислялось в стране миллионами. А садистский ум Великого Инквизитора додумался до того, что суды и казни советские люди, «строители коммунизма», обязаны были встречать одобрением и массовым уличным ликованием.
Между тем, в повести «Судьба барабанщика» Сережа «такую жизнь» проклинал.
На самом деле «великую сталинскую эпоху» проклинал исключенный из большевистской партии писатель Аркадий Гайдар. С присущей ему дерзостью и бесстрашием он собирался перехитрить сверхбдительных сотрудников Главлита (так стыдливо именовали цензуру). Гайдар планировал печатать новую повесть в массовых изданиях для детей. Принадлежали эти издания Центральному Комитету ВЛКСМ.
Хитрость удалась. Положение спас внешний сюжет. Повесть выглядела, как история мальчика, который остался один, попал в дурную компанию, но осознал, что перед ним враги, и вступил с ними в неравный бой. Он защищал Родину.
Стараниями Боба Ивантера «Судьбу барабанщика» без проволочек разрешили печатать в «Пионере». Единственная проблема заключалась в том, что в журнале от сдачи рукописи в набор до появления номера проходило три месяца.
А слух о новой, приключенческой и остро патриотической повести Гайдара мгновенно разлетелся сначала по Москве, а там и по стране. Долго ждать выхода «Барабанщика» никто не желал. Прежде всего,
