последний вопрос:
– Мистер Арнхольт, правда ли, что настоящей причиной вашей попытки покончить с собой послужило то, что вы так и не смогли добиться сексуального контакта с доктором Ринсли и что вы поняли всю бесперспективность своих попыток?
– О, Боже, нет, – сказал Ник и разрыдался.
И опять его сторонники в зале заплакали, демонстрируя свое сочувствие, и даже некоторые присяжные заседатели стали вытирать глаза.
Я была возмущена этой ложью, но не могла понять, какая часть демонстрируемого Ником горя была истинной, а какая напускной. А если я, проведя с ним столько часов, не могла в этом разобраться, то как же могли это сделать присяжные?
Это был последний день, предоставленный обвинению, и Андербрук предложил присяжным вынести решение о прекращении дела и отклонении иска. Он сказал, что так всегда делается после слушания свидетелей со стороны истца, если судья приходит к выводу, что показаний недостаточно, ибо в таком случае защита больше не нужна и ни к чему тратить время и деньги.
Судья Грабб отклонил предложение прекратить дело, и мои надежды рухнули. Если судья счел, что обвинения против меня достаточно весомы и хочет продолжать тратить свое время, то я легко могу проиграть дело.
59
Дома между мной и матерью произошло то, чего я больше всего боялась. Мы были стиснуты тесными рамками небольшой квартиры – она плохо спала, я была взвинчена до предела – и вспомнились наши старые обиды.
– Съешь еще феттучини, – сказала она. В тот день на суде показания давал Ник.
– Я не могу. Съешь сама.
– Думаю, ты знаешь, что я всегда толстею, когда нервничаю.
– Может быть, тебе тяжело находиться здесь и все это наблюдать. Может, ты будешь лучше себя чувствовать дома?
– Ты хотела бы, чтобы я уехала?
– Ма, я очень рада, что ты здесь со мной, но видимся мы мало, ты все время сидишь одна. Я просто хочу, чтобы тебе было лучше!
Она быстро схватила тарелки, обидевшись из-за того, что мне казалось просто пустяком. В течение следующего часа она чистила плиту, натирала поблекший линолеум в моей маленькой кухоньке, отмывала томатный соус со стены. Потом мы сидели напротив друг друга в гостиной и пили вино, она в это время вышивала.
– Ты стала сильнее прихрамывать, – сказала я, демонстрируя свою заботу. – У тебя, наверное, развивается артрит?
– Вероятно. – Она не собиралась идти мне навстречу, когда я делала шаги к примирению. – Как ты думаешь, что решат присяжные?
– Думаю, они обвинят меня в халатности, потому что я попыталась отделаться от него, когда он был в состоянии депрессии.
– Надеюсь, этого не случится. – Пальцы ее сновали с необычайной скоростью. – Хотя они могут ему и посочувствовать. Потому что ты его бросила.
Как могла она так поступать со мной сейчас?
– Ты хочешь сказать, что и ты его понимаешь, да? Потому что и тебя я бросила?
Ее пальцы замелькали еще быстрее.
– Да. Я так никогда и не поняла, как ты могла меня бросить, когда я чуть не умерла.
Я старалась держать себя в руках.
– Я пропустила первые две недели занятий в колледже, чтобы побыть с тобой, пока ситуация была угрожающей. Я не уезжала, пока доктор не сказал, что с тобой все в порядке.
Она покачала головой, у нее было предательское выражение лица, которое я так ненавидела.
Я вскочила на ноги. Я была слишком зла, чтобы оставаться дома, и стала обувать кроссовки. Она приехала сюда, чтобы поддержать меня, но опять взялась за старое. У двери я сказала:
– Ты бы хотела, чтобы я никогда не уезжала из дому, не так ли? Или чтобы училась в колледже в Юджине и на субботу и воскресенье приезжала домой подержать тебя за руку?
– Орегонский университет – прекрасное учебное заведение, – решительно заявила она.
– Но не то, что я хотела! Не так ли?!
Она пересчитала стежки и опять стала вышивать с огромной скоростью.
– Нет. Тебе надо было уехать. Тебе надо было делать то, что ты хотела. Обо мне ты не думала. – Она поджала губы.
Мои слова рвались из таких глубин, о которых я и не подозревала.
– Ты бы лучше убила меня, чем отпустила! – выкрикнула я. – И ты чуть было не убила!!
Она выронила свои нитки и порывисто вздохнула, но к моему ужасу, на ее лице не было возмущения моей несправедливостью. Глаза и рот ее раскрылись, словно у человека, уличенного в преступлении.
Ничего не видя вокруг, я сказала:
