Был конец рабочего дня.
Я на несколько минут приоткрыла окна, чтобы проветрить комнату. В кабинет ворвались звуки вечернего Вествуда – сигналы неспешно движущихся машин, звуки радио, возбужденные голоса проходящих мимо студентов университета. Был март, днем температура уже достигала в Лос-Анджелесе двадцати семи градусов; темнело.
Я зашла в ванную, причесалась, заново наложила макияж и попыталась в складках розовой шелковой блузки спрятать масляное пятно, которое посадила за обедом. Напряжение после такого долгого рабочего дня давало себя знать.
Я не спала накануне до часу ночи, заканчивая работу. За неделю я провела по крайней мере пять психологических тестов, и надо было их обработать, пока не накопились новые.
Ник пришел с пятнадцатиминутным опозданием. Когда я открыла дверь приемной, он уже стоял посередине комнаты, держа в одной руке чашку кофе, в другой пакет с сэндвичами, и рассматривал висевший на стене портрет.
У него была замечательная осанка. Широкие плечи и тонкая талия. Его густые черные волосы были тщательно подстрижены, причем одна прядь очень эффектно ниспадала на лоб.
– Позвольте мне высказать свои догадки, – сказал он, поворачиваясь ко мне. – Вы не любите реализм, потому что он оставляет слишком мало простора для воображения. Вы покупаете оригиналы у художников- абстракционистов, причем платите за них слишком дорого. В офисе – мягкие пастельные тона, дома – более резкие. И вы предпочитаете в живописи напряжение и динамику, потому что это, по вашему мнению, символизирует человеческие отношения.
Свои соображения он высказывал несколько саркастически, но я была поражена их точностью.
– Вы всегда делаете выводы о людях еще до встречи с ними?
Он усмехнулся с уверенностью человека, привыкшего к успеху у женщин.
– Я стараюсь. Это моя работа. Уверен, что и вы уже сформировали обо мне свое мнение.
И опять он оказался прав. Ника мне рекомендовал терапевт Морри Хелман.
– Это трудный случай, – предупредил Морри. – Он – тридцатипятилетний юрист, неженат. Прямо в здании суда ему стало плохо от язвенного кровотечения. Хронические головные боли, понос, нарушение сна. Его невротесты все отрицательные. Мне он ни о чем не рассказывал, поэтому я предложил ему посетить вас.
И я уже сделала вывод, что психотерапевтическое лечение Ник выдержит не более трех недель.
В кабинете он уселся в мое кресло, хотя перепутать кресла было просто невозможно.
– Мистер Арнхольт, – сказала я любезно, – пожалуйста, пересядьте в любое другое кресло.
Схватив свой бумажный пакет, он пересел в другое кресло лицом ко мне. По некоторым деталям – развязность, самодовольная ухмылка – я почувствовала, что он надо мной насмехается.
– Надеюсь, вы не против, если я буду есть, – сказал он.
– Чувствуйте себя свободно.
Я не одобряла, когда во время сеансов ели, но в тот момент мне и самой хотелось бы что-нибудь пожевать.
Я была голодна, а он едва ли походил на пациента для психотерапевта.
– Что привело вас сюда? – спросила я, На его лице появилась вызывающая улыбка.
– Любопытство. Хотелось увидеть, кем это Морри так восхищается. И я слышал о вас по радио.
Я подумала, что нарочито небрежная манера разговора скрывает внутреннюю тревогу.
– И это все? И никаких проблем или тревог? Отбросив легкомысленный вид, он снял какой-то волосок со своих безупречно чистых брюк.
– Меня не интересует психотерапия. Я – как бродяга. Поступаю так, как хочу. Как и вы сами.
– Почему «как я сама»?
– Доктор, да расслабьтесь вы. Это просто шутка. У вас есть свои маленькие установленные вами правила, и вам нравится, чтобы пациенты им следовали. Я понимаю.
– А бродяге не следует придерживаться никаких правил?
– Это верно.
– И вы, похоже, нашли способ, как добиваться успеха в делах?
– Похоже, да.
Он открыл свой пакет, достал оттуда шоколадный батончик и развернул целлофановую обертку. Внимательно рассмотрев батончик, он откусил кусочек, спокойно прожевал его, и только потом опять заговорил.
– В армии у меня было много всяких правил. Хотя я ушел из тех юридических фирм, где строго относились к выполнению служебных обязанностей, сейчас я занимаю высокое положение.
– Итак, вы не любите быть пай-мальчиком?
– Именно так. – Он улыбнулся.
– А нанести визит мне – значит быть пай-мальчиком?
– Да, прийти к вам и обсуждать свои чувства, – сказал он, доедая батончик.
