не Помпеями. Кроме напоминавших перевернутые половники глинобитных лачуг и островерхих уродцев из слегка обмазанного глиной тростника, глаз радовало нечто похожее на приличные дома – пусть из необожженного кирпича, зато с окнами. Целых четыре штуки, причем один подавлял собратьев величием не хуже Пале-Рояля. Мало того, вокруг него имелась ограда – правда, не кирпичная, а деревянная, украшенная черепами антилоп, шакалов и даже львов, а дворцовый фасад оживляло нечто малопонятное, оказавшееся слоновьими хвостами.
– Прежде, – брюзгливо объяснил доктор, – здесь висели еще и бивни, но теперь их выменивают.
– Я правильно понимаю, здесь проживает августейшая особа и мы наносим ей визит?
– Почему бы не спросить капитана?
Это было вызовом, и Поль его принял. Возглавлявший кавалькаду Пайе как раз поравнялся с воротами, в которых прижимали ладони к груди несколько туземцев, ничем не отличающихся от тех, что попадались по дороге. Зато двое «гвардейцев», стоящих на входе в сам дом, с гордостью сжимали ружья, вернее – кремневые мушкеты начала века. Это было первое огнестрельное оружие, замеченное Полем у местных, и неплохой повод для разговора, если, конечно, мсье из Пти-Мези захочет разговаривать.
– Интересно, – небрежно поинтересовался журналист, – наши разбойники вооружены таким же антиквариатом?
– Найдем и увидим.
– Увидим и найдем. Вы намерены посетить сию резиденцию?
– Если вы собрались здесь ночевать, то напрасно. Мы станем лагерем на холме за деревней.
– Не сказал бы, что разочарован, этот Пале-Рояль как-то не вдохновляет. Лагерь из санитарных соображений или нам что-то угрожает?
– Все вместе. Народ тут, сами видите, разный. Если у бандитов поблизости есть сообщники, подстроить нам пакость могут вполне: отравят лошадей или сведут. Лови потом по саванне, кого львы не сожрали…
Народ на местной «виа принципалис» в самом деле был разным. Большинство составляли невзрачные гаррахи, но попадались и более представительные фигуры. Особенно выделялись высокие красавцы в сероватых балахонах и с огромными шарообразными шевелюрами, цветом лица и надменной посадкой головы напоминавшие адских духов, как их иногда воображают живописцы. На последней академической выставке наделало шуму одно такое полотно, изображавшее одержимых монахинь и их черномазого искусителя.
– Аксумиты, – объяснил, кажется, не затаивший зла капитан. – Из тех родов, что остались независимыми. Гордецы, но воины неплохие. Под шаммой – то, что на них надето, называется шамма – любят таскать всякое железо, в том числе и метательное…
– А с нами они как?
– Если б не внутренние распри, стали бы проблемой, а так… Дособачатся, или мы их придавим, или колбасники из Хабаша дотянутся. А вот и оттуда гость.
Важно шествовавший по самой середине свободного пространства туземец напоминал аксумита. Те же тонкие правильные черты, те же пугающе яркие белки огромных глаз, только ростом поменьше, не выше гарраха, да и кожа цветом напоминает не молочный шоколад, а баклажан. И балахон не свободный, а подпоясан широким кожаным поясом, украшенным приличных размеров прямым кинжалом в кожаных же ножнах.
– Хабашит, – подтвердил подоспевший доктор, – да какой наглый…
До идущих походной рысью всадников оставалось всего ничего, но хабашит и не думал уступать дорогу, как не думает ее уступать басконский бандит или вставший на мосту козел. Нахал явно любовался собой, презирая не столько легионеров, сколько жмущийся по стенам местный сброд.
– Ну, – процедил сквозь зубы Анри, – сам выбрал…
Лошади шли ровно, голова в голову, и хабашит, продолжай он шагать как шагал, оказывался между Дюфуром и капитаном – само собой, если бы всадники сдали в разные стороны, чего никто делать не собирался. Красавец в подпоясанном балахоне горделиво следовал прежним курсом. Мающийся от безделья у входа в ближайшую лачугу гаррах открыл рот, созерцая редкостное зрелище. Заливались лаем короткошерстые псы, равнодушно копошились в пыли куры, останавливались и оборачивались туземцы. Хабашит шел. Когда опережавшие всадников тени коснулись обутых в яркие сандалии ног, он вроде бы опомнился и решил слегка посторониться, только…
– Поздно, дружок, раньше надо было.
Повинуясь легкому касанию колена, Набукко, не сбавляя шага, немного принял влево. Глухой удар, вскрик, шлепок плюхнувшегося на утоптанную землю тела, заполошное квохтанье. Пайе не удостоил отлетевшего в сторону хабашита хотя бы мимолетным взглядом, зато бездельничавший гаррах радостно засмеялся, с противоположного конца улицы визгливым хохотком откликнулись две старухи, страшные, как горгульи.
– Хм, – усомнился Дюфур, – вроде он не очень похож на дикаря, стоило ли?
– Именно что не дикарь, – отрезал, не поворачивая головы, капитан. – Мерзавец прекрасно знает, кто мы. Покрасоваться захотелось, вот, дескать, какой я храбрый, если и уступаю дорогу, то в последний момент и лишь чуть-чуть.
Теперь хохотали еще и позади; казалось, на «проспекте» собирается стая гиен; впрочем, над упавшими смеются везде и всегда – кто-то тычет пальцем и швыряется тухлыми яйцами, кто-то пишет фельетоны, кто-то дает интервью…
– Нам не нужно, чтобы при виде нас опрометью разбегались или там на колени падали. – Поль не требовал объяснений, это Пайе – черт с ним, пускай пока будет Пайе – вдруг приспичило поговорить. – Но это наша территория, мы идем по ней под флагом Легиона, так что дорогу нам уступать обязаны. А кто не уважает Легион, получает свое. Да и местным полезно убедиться, что здесь не хабашиты хозяева.
Дюфур кивнул, пытаясь запомнить удачную фразу, так и просящуюся в будущий очерк. Шум за спиной не прекращался; если б журналист сейчас оглянулся, он бы увидел, как поверженный хабашит, вначале вроде бы собиравшийся вскочить на ноги, поймал многообещающие взгляды следовавших мимо кокатрисов и замер, сидя на корточках, выжидая, когда все пройдут. К несчастью для него, замыкали колонну хасуты. Один угрожающе поднял плеть, второй, повторяя прием капитана, направил жеребца на скорчившегося неудачника. Недавний герой боком и не вставая, будто краб, шарахнулся поближе к стене. Снова раздался смех гаррахов, а хасут с гордым видом сплюнул и присоединился к товарищам.
Показалось еще двое подпоясанных хабашитов; один, с огромной от стоящих дыбом волос головой, опирался на копье и выглядел просто изумительно, второй, постарше и без оружия, был не столь экзотичен. Попятились и отступили оба.
– Теперь я понимаю, – понизил голос Поль, – почему вы вступили в Легион. В Республике с подобными взглядами пришлось бы въехать на коне не меньше чем в Национальное Собрание.
Капитан шутки не принял, и Поль еще раз демонстративно пожал плечами.
Перед ужином Пайе преподнес сюрприз. Поль как раз разминал затекшую в седле поясницу, и тут появился капитан. Без мундира.
– Не хотите отыграться за скачку?
Журналист удивленно присвистнул, но обойтись совсем без слов все же не смог:
– Стрельба уже была, правда, только моя. Подозреваю, тут вы меня обставите так же, как и верхом. Остаются бег, плаванье, или попробуем подраться?
– Не против, если не переходить границ.
– Помилуйте, мы же не босяки, что калечат друг друга за пару су.
– Несомненно, – капитан неторопливо двинулся на середину травянистой площадки, к которой тут же бросились любопытствующие, – наши головы стоят дороже.
– И намного. Решено – головы мы побережем. – Поль сбросил куртку и пару раз топнул ногой. Конечно, не паркет у Бурсо и не булыжник столичных улиц, но достаточно ровно, а земля плотная. – Подойдет. Сапоги у нас почти одинаковые… Начинаем?
Они встали в паре длинных шагов друг от друга, обменялись церемонными кивками и двинулись по кругу, пока только приглядываясь. То, что Пайе силен, быстр и в хорошей форме, Поль уразумел еще в Шеате – хватило пары взглядов на крепкую фигуру, широкие плечи, мощные предплечья. И четкие, уверенные
