Что-то горячее коснулось глаз и исчезло, стало жарко, словно руки в кипяток окунули. Шалые глаза, блестящие крылья за спиной или это волосы? Барболкины волосы или чьи-то еще?
– Передай, – звенит в ушах, – передай, передай, передай...
Миклош грохнулся на колени, он еще ничего не сделал, но малышка дернулась и закричала.
– Барбола, давай руку!
Женщина подняла измученные глаза. Она ничего не понимала. Миклош тоже не понимал, но знал, что делает правильно.
– Руку!
Чужая ладошка во вдруг одеревеневших пальцах, белая метель в глазах. Не метель – лепестки, бессчетное множество лепестков. Южный ветер срывает их с вишен, звенят дальние колокольчики, хохочут, пляшут, звенят браслетами крылатые создания и мчится сквозь весеннюю живую метель вечная охота. Бьют молодую траву серебряные копыта, заливаются белоснежные синеглазые псы, вьются длинные гривы, смеются, горячат коней, подбрасывают и ловят на скаку клинки всадники. Так было и так будет, только лепестки разлетятся пчелиными роями, обернутся листопадом, станут снегом и вновь вскипят вишневым цветом... Жизнь вечна, мир вечен, полет вечен!
– Барболка? Где ты, Барболка?!
Откуда взялась малышка с испуганными глазами? Почему у Янчи такое лицо? Куда делись пронизанные солнцем цветущие деревья? Когда кончилась весна? Когда наступило утро?
– Охотнички Золотые, сказал бы кто – не поверил...
– Прошло, как есть прошло!
– Как и не было!
– Рука господарская, одно слово!
Чего от него ждут, а ведь ждут! Холодно, больно, но так всегда бывает. Счастье во сне, боль на рассвете.
Миклош Мекчеи стер со лба холодный пот. Рядом стояла Барболка, гладила по голове чернявую девчонку, а на плечах у нее был плащ Янчи. Это не было сном, но опухоль спала, нога была ногой, а не жутким бревном. Утренний ветер коснулся щеки, словно ладонью, и затих, только травы качнулись, осыпав росу.
– Бери пока берется... Мы танцевали. Теперь танцуй сам, танцуй и пой! А я с тобой... С тобой...
– К мамке б ее, не таскать же с собой!
– Точно. На мармалюцу идем, там малым не место!
– Не найдем. Заря встала, след остыл!
– Танцуй, Миклош, танцуй!
Сын алатского господаря оглянулся на теребивших сабли витязей и наклонился к девчушке.
– Марица, кто тебя свел?
– Илька, – малышка доверчиво улыбнулась, – она Пирошку нашла... На мельнице. Я и пошла, Барболка!
Дети, что солнышко по весне. Вот смеется, а вот уже и плачет. Барбола подхватила Марицу, что-то зашептала. Какие у нее глаза, у оленей и то меньше.
– Гица, – окликнул Янчи, – знаешь, где мельница?
– Знаю, – голос женщины дрогнул, – там она гнездо и свела, больше негде. Мельничиха прикормила. То из-за меня все...
Из-за нее?! Может, и так. За такую души и то не жаль. Витязь оглянулся на свиту – губы сжаты, на скулах желваки играют. Миклош Мекчеи подкрутил усы и бросил:
– Калман, отвези малышку в село. Остальные – на мельницу!
Барболу взял в седло Янчи, и Миклош стерпел – негоже сыну господаря при всех хватать чужую жену, да и не до любви сейчас. Если мармалюца вырвется, тем, кто ее загонял, беды не миновать. Миклош поравнялся с Янчи, заставив вороного идти голова в голову с соловым.
– Гица, скольких гостья прибрала?
Женщина задумалась, сведя темные брови, рассветные лучи скрывали бледность, вызывая в памяти крылатые сны.
– Первой Пирошку кузнецову утащила, потом сестричку ее, Ильку. Марица третьей была.
Значит, четверых под рукой у ведьмы нет. И на том спасибо.
– А на мельнице кто живет?
– Сам мельник, – не хочет Барболка о ведьмином гнезде говорить, а он слушать, да куда денешься, тут восемь раз отмерить нужно и все одно в омут головой, – Магна, про нее давно говорят, что с дурным знается. Дочки две у них на выданье, да сын мельничихин с женой и младенчиком. Раньше еще один сын был... Пропал по весне. И отец мой тогда пропал, уж не знаю, кто из них кого убил, но по злобе это вышло.
Вот оно! Убитый, убийца и дурная смерть. Первый вяжет второго мертвой кровью, второй сам себя ложью да злобой, а дальше по-разному бывает. Кто, пока тела не найдут, своих мытарит, кто – чужих, но хуже всего, если родичи на ущербной луне вниз лицом в могилу кинут да собачьей кровью польют. Сам Миклош такого не видел, но слыхал... Мерзкое дело было!
– Вот она, мельница, – тихо сказала Барбола, – тут и Пирошка, и Илька и... и другие.
Сын господаря кивнул и огляделся. Мельница как мельница – плотина, омут, ракиты, колесо по воде шлепает, чуть повыше – дом. Большой, крепкий, век бы простоял, да придется ему черным дымом к солнышку лететь. Миклош неторопливо поправил шапку и послал коня к запертым воротам. Береглись бы нечисти, не затворяли бы.
Стучать пришлось долго, хозяева то ли спали, то ли прятали чего. Наконец, раздалось хриплое: «Кто такие»?
– Миклош, сын господаря Матяша, – рявкнул Янчи, – да господарка Сакацкая! Отворяйте, а то сами войдем!
Один за другим лязгнуло два засова, звякнула цепь. Угрюмые створки заскрипели и раздались, показался двор – мешки под навесом, дрова, куча песка. Ни собаки, ни курицы, ни кошки.
– Стерегутся, а пса не держат, – шепнул Янчи, – на помощничков, видать, надеются.
Мельничиха, еще не старая, когда-то красоткой была, выплыла на крыльцо, обтерла руки о расшитый фартук. Лицо сладкое, как мед, на шее – святая эспера, на руке – золотой браслет. Рядом – мельник, здоровенный, румяный, морда, как пятка. Миклош спрыгнул с коня, зацепил поводья за луку седла.
– Богатый у вас дом.
– Не жалуемся.
– Сколько работников держите?
– Зачем нам работники, – наморщил лоб хозяин, – сами управляемся.
– Ой, сами ли?
– А что, хозяин, кошачья роза у тебя не растет? – вмешался Янчи. – Да и рябины не видать.
– А с чего ей расти, – влезла баба, – сыро здесь, да и на кой ляд нам колючки да кислятина?
– Чтоб гости незваные не захаживали, – улыбнулся Миклош, – а то крапивы и той у тебя нет.
– Да что ж вы, гости золотые, с бурьяна начали, – расплылась в улыбке тетка, – а в дом зайти? Вино у нас хорошее, хоть кого спросите, тюрегвизе с медом, хлеб горячий, мясо свежее...
– Не ем я человечины, тетка, – отрезал Миклош, – так что не обессудь. Говори лучше, где работнички ночные лежат?
Мельник судорожно вздохнул и уставился на жену. Мельничиха сложила руки на высокой груди и зачастила:
– Ой, да что это господарь говорит?! Да за что ж нам такое? Живем смирно, никого не трогаем, бедным подаем, подати платим, в церковь ходим. Да провалиться мне на этом месте, если нечисто у нас! Да покажите мне того, кто про нас плохо скажет, я ему в глаза его подлые плюну.
– Я скажу, – Барболка вышла вперед и стала, глядя мельничихе в глаза, – кто Ильке куклу в синей юбке подбросил? Не ты, скажешь?
– А хоть бы и я? – вскинулась мельничиха. – Чего б дитенка и не порадовать? Живем богато, хоть и не
