– Врешь, – бросил зеркалу Рыжий Дьявол, – ну и черт с тобой.
Висело ли оно здесь раньше? Может, и висело. Мальчишка в семь лет занят мечами и доспехами, а не отражениями.
Вновь послышались шаги, Рудольф бросился на звук и едва не налетел на полную молодую женщину в аккуратном чепце. Не Берту и не Милику! Незнакомка испуганно смотрела на незваного гостя, выставив перед собой вышитую подушку. Руди успокаивающе улыбнулся и на всякий случай ухватил женщину за плечо. Та вздрогнула.
– Я не сделаю тебе ничего дурного, – заверил принц, – но ты мне должна кое-что сказать.
– Хорошо, господин. – Носик у нее был прямо-таки очаровательный, да и темно-карие глаза были неплохи.
– Ты живешь в этом доме? Кто ты, как тебя зовут?
– Зельма Риттер, господин. Мой муж – лесничий Небельринга.
– Помнится, здесь жила Берта, – дьявольщина, запамятовал дальше! – кормилица Людвига Ротбарта.
– Это моя мать, господин.
– И где она? И где твой муж?
– Они гуляют, господин.
– Подходящее время для прогулок. – Руди слегка сжал плечо женщины, и та вздрогнула. – Скажи, вы всегда держите двери открытыми?
– Я… я выпустила кошку, господин.
– Погулять? – усмехнулся принц-регент. – Выходит, все гуляют, и ты в доме одна?
– Нет, господин. Здесь ее величество.
– Ее величество? Где?!
– В Красной спальне, господин.
Волки Небельринга окружили церковь. Звериные лапы царапали дубовые доски, в окна лился непрекращающийся тоскливый вой. Милика не видела их, и от этого было еще страшнее.
На дверях не было ни засова, ни цепи, но они отворялись наружу. Их могли открыть люди, но не звери. Женщина изо всех сил старалась не думать, что творится за каменными стенами, но выматывающие душу плачи не оставляли места даже для молитвы. Когда императрице удавалось отвести взгляд от двери, она видела осунувшееся личико Мики и сжимавшую кинжал руку Клауса. Что им оставалось? Молиться и ждать утра. С рассветом волки уйдут. Так говорил Риттер, упокой Бог его душу.
Вдовствующая императрица не сомневалась, что капитан мертв, иначе бы звери сюда не добрались. Если они уцелеют, нужно поставить часовню. В память о добром человеке, сохранившем себя среди зла.
Южный ветер ударил в стекла, золотые огоньки пригнулись, выпрямились, забились, как птица в силках. Милика встала и подошла к алтарю. Пречистая Дева прижимала к себе Младенца, моля небо о милосердии. Ее сын прожил столько же, сколько и Людвиг. Милика поправила свечи, коснулась тяжелой вазы с хрупкими осенними ветками: золото мертвое и золото живое… Первое вечно, второе скоро станет прахом.
Дочитать молитву женщина не успела. Вой стал громче, затем раздался глухой удар – волк бросился на дверь, но она выдержала. Отчаянно закричал Мики, стукнуло железо – Клаус вынул пистолет и положил рядом с собой.
– Ты их убьешь? – шепнул Мики Клаусу. Сын не плакал, только губы стали совсем белыми.
– Конечно, – заверил Цигенбок, – я, знаешь ли, убил немало волков.
– А вдруг это их родичи? – пролепетал сын, исподлобья глядя на дверь.
– Вряд ли, – протянул граф, но Милика бы предпочла, чтоб в его голосе было больше уверенности, – я охотился в других местах.
– Значит, их кто-то послал, – вздохнул Мики, – кто-то, кто нас не любит.
– Тебя любят все, – пробормотала Милика, обнимая сына, – правда, Клаус?
– Правда! – согласился Цигенгоф, проверяя пальцем кинжал. Что он может в одиночку против стаи, разорвавшей два десятка вооруженных солдат? Разве что те спали, но Дорманн не мог не выставить часовых.
– Клаус, может быть, нам залезть на крышу?
– Как? У нас нет даже веревки. Закрой глаза и ни о чем не думай. Мики, и ты тоже. Я вас в обиду не дам.
– Мама первая.
– Конечно, милый.
Она закрыла глаза, и свет исчез. Остались звуки. Звери продолжали выть, грызть камень, кидаться на дубовые доски. Господи, что им нужно от нее, от Мики, от Клауса? Почему их преследуют даже в храме Божьем? За что? Неужели за то, что она не ушла в монастырь, а вышла замуж? Если так, пусть ее разорвут, но Мики должен жить! Вместо Людвига. Мики не виноват в ее любви, он вообще ни в чем не виноват…
