– Ненавидят, – перебил Ворон. – Люди, как правило, не любят тех, кто им пакостит, и уважают тех, кто с ними пьет. Окажись вы на нашей стороне, вы обнаружили б уйму достоинств в бакранах и их козлах.
– А вы, окажись на нашей?
– Я? Я бы взнуздал «барсов» точно так же, как и «козлов», но на вашей стороне мне делать нечего.
– Вы правы. Не в обычаях Людей Чести поднимать руку на женщин и детей.
– Видимо, поэтому за вас это делали ваши седые друзья. Впрочем, они по-своему правы. Были. Если кто-то воображает себя барсом, а других – скотиной, рано или поздно он нарвется на охотника.
– Когда-нибудь вы тоже нарветесь.
– Возможно, жизнь велика. Что ж, буду жить надеждой, что когда-нибудь какие-нибудь силы направят вашу руку.
– Вряд ли вам это понадобится, герцог. У вас уже есть покровитель и давно.
– О да, – засмеялся Рокэ, натягивая перчатки, – и он проявляет странное постоянство. Это-то и настораживает. Я могу ему наскучить.
3
В небе кружила черная птица. Небо было низким, серым и безнадежным, как сама осень, а может, дело было не в небе, а в том, что впереди были зима в Тронко, Жиль, свояченица губернатора со своими туберозами, таможенники, карты, пьяный Рокэ, еще более пьяный Бонифаций и тоска. Враг разбит, Талиг победил, но что с того? Талигойя снова проиграла. Теперь Ричард жалел, что не уехал с Эпинэ, но он ведь не знал, что армия остается на юге, а думал, что они возвращаются в Олларию. В Олларию… Вот и он стал называть столицу придуманной «навозниками» кличкой. Чего удивляться, когда вокруг таможенники и олларианцы. Вейзель, конечно, барон, но тоже не ахти что – в Горной Марке баронов больше, чем крестьян.
Юноша прислушался к разговору, который вели Алва и Вейзель. Так и есть – зимовка, праздники для горожан и солдат, жалованье, награды… А в столицу с донесениями поедут Манрик, Жан и какой-то козопас. Хорошо, хоть без Бонифация обойдется!
Ричард не сомневался, что Рокэ, по своему обыкновению, задумал раздразнить своих врагов, вот и посылает ко двору плебея и дикаря. Теперь генерал-невежа и едва знающий талиг сын Бакны увидят Катари, возможно, будут целовать ей руку. Катари… Тоска и любовь кружили над Диком черной одинокой птицей, и это кружение будет длиться, пока он дышит. Молодой человек поднял голову, следя за небесным скитальцем. Тот медленно проплыл над ползущей среди курганов колонной и полетел к уходящим в серебристую даль холмам. Дик не понял, откуда взялась вторая птица, большая и яростная, казалось, ее породили исполненные осени облака. Ворон чудом увернулся от казавшегося неотвратимым удара, но, вместо того чтоб улететь, метнулся навстречу нежданному врагу.
Черно-золотистый комок камнем рухнул у третьего по счету холма, и в тот же миг Алва дал шпоры коню. Моро, с самого утра недовольный тем, что приходится плестись рысцой, распластался в бешеном галопе. Конь и всадник скрылись меж курганами, и Ричард, сам не понимая, что делает, послал Сону следом. Кобылица прянула с места и понеслась, топча высеребренные предзимьем сухие стебли.
Алву Дик нашел быстро, вернее, это Сона нашла Моро, рывшего землю у подножия испятнанного черно-красными кустами холма. Герцог стоял чуть дальше, у самой границы зарослей, и у его ног лежали две птицы – черная и золотистая. Враги то ли умерли в воздухе, то ли расшиблись о землю, лапы золотого были свободны, но даже смерть не смогла разжать когти ворона. К мертвым птицам тянулись усыпанные красными ягодами ветки. Это были ягоды, но Дику они казались каплями крови, а застрявшие в кустарнике черные и золотые перья – чудом уцелевшими листьями.
В зарослях что-то зашуршало, Рокэ выдернул из-за пояса пистолет и, не глядя, спустил курок. Раздался короткий отвратительный вопль, и все стихло. Дик с некоторой опаской раздвинул ветки и обнаружил странное животное. Больше всего тварь походила на обросшую чуть ли не человеческими волосами змею на кривых коротких ножках, она была мертва, пуля перебила ей хребет.
– Степной ызарг, – Рокэ подошел глянуть, кого он подстрелил, – решил, что у него удачный день, но ошибся.
Герцог снял с пояса фляжку с касерой, сделал пару больших глотков, остаток выплеснул на мертвых птиц и высек огонь. Касера вспыхнула синим пламенем, запахло жжеными перьями. Рокэ принялся ломать сухие ветки и бросать в огонь, Дик кинулся ему помогать. Так костры не разводят, но у них получилось. Пламя перекинулось на ближайшие кусты, потянуло жаром. Из горящих зарослей выскользнуло десятка полтора ызаргов, волосы на одном из них горели. Тварь то ли пробежала, то ли проползла с десяток шагов, перевернулась на спину и принялась кататься по траве, показывая лысое серое брюхо. Это было ошибкой – парочка оказавшихся поблизости гадов вцепились в незадачливого родича, вознамерившись перед дальней дорогой закусить печеным.
Рокэ, ни говоря ни слова, вскочил на Моро, поднял его на дыбы, заставив обрушить на отвратительный живой ком шипастые зимние подковы, а затем, не оглядываясь ни на костер, ни на раздавленных ызаргов, ни на оруженосца, понесся в сторону дороги. Дик кинулся к ржавшей Соне, не желая ни секунды оставаться у ставшего вдруг страшным холма. Берясь за луку седла, юноша взглянул на свою руку – она была в крови: красноягодник оказался колючим. Сона, едва Ричард отпустил поводья, бросилась догонять Моро. Это было бы невозможно, но, съезжая с холма, Алва перевел мориска на рысь, а услышав сзади топот, и вовсе остановился.
– Ты веришь в приметы?
Дик в приметы верил, но мертвый ворон, так и не разжавший когтей, и синеглазый человек в черном с непроницаемым лицом…
– Нет, монсеньор, не верю.
– Я тоже. К сожалению.
К сожалению?! Кансилльер прав, Рокэ ходит по грани безумия, если только не шагнул за эту грань. Наверное, это отразилось у Дикона на лице, а может, маршалу просто захотелось поговорить.
– Странно, что ты все еще полагаешь смерть страшной. Будь это знамение, я бы радовался. Ворону не справиться с золотым орланом, но этот был слишком глуп и молод, и ворон своего не упустил. Должен был умереть один, но погибли двое. Не проиграть, когда победить невозможно! Лучшей приметы нет и быть не может.
