Луитджи.
Эдвард? Юлиус? Паоло? Может быть… Особенно Паоло. Черноглазый унар обожает всяческие каверзы и чуть ли не в открытую дразнит Арамону и менторов. Ему все сходит с рук – еще бы, кэналлиец, из знатных, и наверняка родственник маршала.
Ричард прекрасно понимал, что, позволь он себе десятую долю того, что позволяют Паоло и Эстебан, его бы в Лаик уже не было. Арамона невзлюбил юношу с первого взгляда и делал все, чтобы его жизнь стала невыносимой. Пока остальные занимались фехтованием или гимнастикой, Дик стоял навытяжку с поднятой шпагой в руке, во время учебных поединков ему доставался то самый никчемный противник, то, наоборот, слишком сильный, юношу заставляли по десять раз переписывать написанное, оставляли без ужина, распекали за нерадивость и неопрятность, хотя он выглядел не хуже других.
Придирки следовали друг за другом, и Ричард не сомневался – Арамона и большинство менторов ждут, когда герцог Окделл сорвется, но он терпел. Он дал слово матушке. Он дал слово Штанцлеру и Эйвону. Если б не это, Дикон давным-давно выплеснул бы Арамоне в лицо какое-нибудь варево и ушел, хлопнув дверью, но Окделлы всегда держат клятву.
Зима выдалась теплой, но ничего хорошего в этом не было – промозглая сырость, мокрые стволы растрепанных деревьев, раскисшая бурая земля, бесконечные дожди и непроглядная тоска. Днем унары фехтовали, танцевали, занимались стихосложением и арифметикой, вникали в олларианскую трактовку демонских сущностей и доблестную историю королевского рода. По вечерам всех разгоняли по кельям, хотя монастырский устав наверняка был мягче.
Разговор с братцами Катершванцами был первым и последним. Первые четыре месяца унары встречаются друг с другом лишь в трапезной и на занятиях в присутствии слуг и менторов, а на ночь спальни запираются. Лишь по прошествии испытательного срока фабианцам разрешают отлучаться в город, а вечерами гулять по парку или собираться на превращенной в подобие террасы крыше трапезной. Поездок Дик ждал, встреч и разговоров с товарищами – нет.
Другие унары как-то умудрялись общаться под чужими взглядами, у Дика это не получалось. Он боялся проявлять дружелюбие к Валентину Придду и горцам, боялся дерзить «навозникам», боялся сказать то, что будет использовано против него, боялся, что от него отвернутся, оскорбят память отца или, наоборот, полезут в душу. Его общества, впрочем, тоже никто особенно не искал, но хуже всего был сам дом. Огромный, полупустой, он был пропитан злобой и ложью, и его не могли согреть ни камины, ни шуточки графа Медузы, хотя без них было бы вовсе тошно.
По вечерам долго не удавалось согреться. Дик дрожал в своей кровати, то перебирая недавние события, то мечтая о том, как он покинет «загон», то вспоминая Надор или сочиняя стихи. Дни походили друг на друга, как капли на стекле, и были такими же холодными и унылыми.
Мокрая зима перевалила за половину, воронье в парке стало орать еще громче, дни становились длиннее, природа давала понять, что любая, даже самая пакостная пора имеет обыкновение кончаться. Три месяца из шести были прожиты.
3
Арнольд Арамона имел чин капитана, но на Первом Представлении наследника Военному Совету место наставника унаров было рядом с троном. Родись принц Карл на месяц позже, Арамону на церемонию сопровождали б четверо лучших воспитанников, но устав фабианского братства не знает исключений – первые четыре месяца унары не покидают Лаик. Господин капитан отправился на Представление, взяв с собой лишь сержанта и пятерых солдат, которых, впрочем, оставил на служебном дворе.
Сама церемония, как и многое другое, введенная Франциском Олларом, была очень простой. Капитан личной королевской охраны вносил трехлетнего наследника в Триумфальный зал, принца принимал стоявший у трона Первый маршал Талига и высоко поднимал над головой, показывая собравшимся военачальникам. Те обнажали клинки, музыканты играли «Создатель, храни Дом Олларов», после чего будущего короля передавали августейшему родителю; королевское семейство покидало Триумфальный зал, а военным подавали вино, заложенное в дворцовые погреба в год Представления ныне царствующего монарха.
Правда, на этот раз церемония была, мягко говоря, с червоточинкой. Благодаря супруге Арамона был в курсе придворных сплетен и знал, что настоящий отец наследника – маршал. Правда, сходясь в главном, сплетники расходились в подробностях. Одни утверждали, что Рокэ Алва чуть ли не изнасиловал королеву на глазах Его Величества, другие говорили, что всему виной бесплодие Его Величества, и Алву к Катарине привел то ли кардинал, то ли сам король, отчаявшийся зачать наследника. У Луизы, впрочем, было свое мнение – мегера считала, что во всем виновата королева, затащившая маршала к себе в постель. Луиза по одной ей ведомой причине ненавидела Катарину Ариго и называла не иначе как шлюхой и лживой гадиной.
Воспоминания о супруге настроение не улучшило, и Арамона постарался сосредоточиться на происходящем, заодно придумывая, что станет рассказывать в Лаик и дома. Как-никак, следующее Представление будет не раньше, чем лет через тридцать!
Стоя у трона, капитан не мог видеть короля с королевой, но глазеть на стоящих полукругом военачальников мог сколько угодно. Знакомых среди них почти не было – Арамона заправлял в Лаик всего шесть лет, и даже самые удачливые из его унаров не прыгнули выше капитанов. Из присутствующих Арнольд знал в лицо только генералов столичного гарнизона, командующего Западной армией, и Рокэ Алву, в свое время изрядно попившего Арамоновой кровушки. Первый маршал Талига стоял на второй сверху ступеньке трона, глядя куда-то вдаль, надменный и равнодушный, как сам Повелитель Кошек.
Заиграли трубы, дверь распахнулась, и в Триумфальный зал, чеканя шаг, вступил капитан личной королевской гвардии Лионель Савиньяк с одетым в белое наследником на руках. Принц Карл, светленький, бледненький, испуганный, ничем не напоминал красавца-отца и явно подумывал о том, чтоб расплакаться. Арамона частенько наблюдал это сосредоточенно-обиженное выражение на лицах собственных отпрысков, когда их представляли гостям.
Савиньяк поравнялся с подножием трона и остановился. Рокэ Алва легко сбежал вниз, подхватил сына и поднял высоко вверх, умудрившись сохранить на лице все то же равнодушно-ироничное выражение.
– Воины Талига приветствуют своего будущего короля и полководца! – возвестил Савиньяк.
Сверкнули обнаженные клинки, грянула музыка! Арамона великолепным жестом выхватил шпагу одновременно со всеми и замер, пожирая глазами спину Рокэ, поднимавшего над головой внезапно разулыбавшегося наследника. То, что что-то идет не так, до ослепленного величием момента капитана дошло не сразу. Арнольд был паршивым фехтовальщиком, но шпагу в руках все-таки держал, хоть и нечасто. Эфес был знакомым, но ощущение было каким-то странным, а застывшие с поднятыми шпагами военачальники отчего-то смотрели не столько на принца, сколько на него, Арнольда Арамону, причем с трудом сдерживая смех.
