и бросился навстречу женщине в широком синем платье, которую поддерживали под руки две служанки. Алан видел кэналлийскую герцогиню и раньше, но никогда к ней не присматривался. Немного поколебавшись, Окделл присоединился к супругам, представляя, какую мину скорчил бы на его месте маршал Придд.
– Эр Алан, – просиял глазами Рамиро, – вы знакомы с моей женой? Какой-то подлец рассказал ей, что был штурм, и ей взбрело в головку убедиться, что со мной все в порядке.
У Октавии Алвы были удивительные глаза, такой бесконечной предвечерней синевы Алан еще не видел. Герцогиня не походила ни на ярких кэналлийских красавиц, ни на величавых талигойских аристократок, и Окделл вспомнил, что Рамиро разорвал помолвку с племянницей Эктора Придда и женился на безродной девице, встреченной им чуть ли не на постоялом дворе. Скандал вышел нешуточный, но властителя Кэналлоа чужое мнение не волновало.
Алан Окделл церемонно поклонился:
– Счастлив приветствовать эрэа. Я видел эрэа один раз на пиру и несколько раз в храме, но, увы, издали.
– Да, Октавия в отличие от меня очень набожна. Увы, ангелам положено, надо – не надо, славить Создателя.
– И обращать безбожников, – улыбнулась герцогиня.
– Только днем, – уточнил кэналлиец, указывая взглядом на живот супруги, – а ночью безбожники берут свое.
Октавия густо покраснела, и Рамиро быстро поднес к губам тоненькую руку. Он любил жену, в этом не было никаких сомнений. Не просто любил – боготворил, а она – его. В этом Алва тоже отличался от большинства Людей Чести, знавших своих будущих жен с малолетства. Самое большее, на что мог рассчитывать в браке глава Великого Дома, это на дружбу и понимание. До сегодняшнего дня Алан был уверен, что ему несказанно повезло с Женевьев, но она никогда не смотрела на него такими глазами. А он сам? Герцог любил обоих сыновей, глубоко уважал свою супругу и был ей верен, у них с Женевьев было немало хороших минут, и все же Алан почувствовал себя обделенным.
Именно поэтому, расставшись с кэналлийцами, он не вернулся в казармы, где жили его люди, а, вскочив на приведенного оруженосцем коня, направился в Цитадель. Герцог сам не знал, чего хочет от Женевьев. Она всегда была строгой, рассудительной и сильной. Истинная Повелительница Скал! Ее кузен Шарль, хоть и возглавил после гибели отца Дом Молнии, частенько вел себя как мальчишка, Женевьев же никогда не забывала, кто она и в чем ее долг перед обоими Великими Домами. Даже в постели.
Да, ему повезло с женой, он всегда может на нее положиться, случись что с ним, до совершеннолетия Ричарда вдовствующая герцогиня удержит знамя Окделлов, а что может синеглазая девочка с выбившейся из-под мантильи светлой прядкой? Только такой сумасброд, как кэналлийский герцог, мог забыть об интересах фамилии и пойти на поводу у любви!
Большая серая крыса отвлекла Алана от мыслей о главенстве долга над чувством. В Кабитэле в последнее время расплодилось множество крыс и почти столько же нищенствующих «истинников». Первые грызут зерно, вторые – души, но и тех и других лучше не задевать, по крайней мере, людям.
Алан догадывался, что простые талигойцы не любят своих эров, но лишь после появления Оллара стал понимать, до какой степени. Славящийся своей смелостью и прямотой Повелитель Скал был почти напуган. Дошло до того, что он сожалел, что позволил сыну оставить у себя уличного котенка. Забавный белый с черными пятнами звереныш не знал, что является пособником Чужого, видящего кошачьими глазами и слышащего кошачьими ушами.
С тех пор как святому Торквинию открылась Истина, кошки стали почитаться нечистыми. Их пытались извести – не получалось. Рискуя головой, твари следовали за человеком, их убивали во множестве, но плодились они быстрее, чем умирали, становясь все изворотливее и хитрее. Потом случилась чума, и вестницей ее стали крысы, а за чумой, выкосившей хлебные провинции, шел голод. Полчища крыс и мышей были его пособниками, и тогда Эсперадор Лев запретил истребление кошек, чем те не замедлили воспользоваться.
В Талигойе отношение к мяукающему племени было странным. В Кэналлоа, которую в Агарисе почитали эсператистской только потому, что силой обратить черноволосых полуморисков в истинную веру Святой Престол не решался, к кошкам относились, как к любым домашним тварям. В Кабитэле им разрешали жить в амбарах и погребах, но пустивший кошку в дом рисковал угодить в пособники Леворукого, а на севере еще помнили сказания, в которых кошки охраняли Запад от чудовищных крыс, грызущих стену Мира, за которой ревут Изначальные твари, жаждущие добраться до живых душ и горячей крови.
В Надоре, родовом замке Окделлов, кошки чувствовали себя вольготно, и привезший в столицу по решению короля и Высокого Совета жену и детей Алан не озаботился запретить сыну играть с котятами, ему было не до того. А зря. «Истинники» орут все громче и громче. Они могут начать с кошек, а закончить…
Дорога оказалась короче, чем неприятные мысли. Копыта коня процокали по мосту, под которым бурлила темная данарская вода. Отделенная от остального мира двойным кольцом Старого и Нового города и широкой рекой, Цитадель жила своей жизнью, вход в нее был открыт лишь Людям Чести и их свитским. Алан осадил жеребца у Дворца Скал, бросил поводья слуге с вепрем на ливрее и поднялся к жене.
Женевьев со своими дамами сидела у окна и вышивала, у ног жены примостился наигрывающий на лютне юноша-паж. При виде Алана женщина изящным движением отложила пяльцы и протянула руку для поцелуя. Герцог коснулся губами прохладных пальцев и повернулся к свите:
– Сударыни, оставьте нас.
Дамы поднялись и, шелестя юбками, выплыли из комнаты. Женевьев смотрела на супруга с легким недоумением.
– Что-то произошло? Приступ, насколько мне известно, отбит.
– Да, благодаря кэналлийцам. Эктор выказал себя полным болваном.
– Каковым он и является, – со вздохом произнесла герцогиня. Женевьев полностью разделяла мнение своего необузданного кузена насчет воинских талантов маршала. Алан невольно расхохотался, второй раз за этот бесконечный день.
– Несчастный Эктор, никто его не любит. Ни Шарль, ни ты, ни я, ни кэналлиец.
– Последнее немудрено, – улыбнулась женщина, – я удивляюсь выдержке Алвы, другой бы на его месте
