Птицевая гора. Очень большая, я не видеть, дед раз был, говорил.
– Про другую святыню потом расскажешь! Значит, ваших тут много, в лицо все друг друга, надо полагать, не знают.
– Очень много, – подтвердила орка, – так много, как деревья в лесу, да! И мало кто знать друг друга. Мы сюда тоже ходим. В Последнюю Ночь можно. Мамку и деда никто не трогать. Нельзя.
– Очень хорошо. Значит, ссориться в эту Ночь не положено, никто никого не знает, и все тут собираются. Тогда и мы соберемся.
– Но у тебя лицо плохое. Тебя ловить и убивать. Жрец-старейшина…
– Твой старейшина в магии разбирается? Видела ты? Делал он что-то непонятное?
– Нет. Он только проклинать уметь. И просить духов гор помогать.
– А они помогать? Тьфу ты, вот уж с кем поведешься… Помогали они?
– Не знать. Может, помогать, может, само получаться. Если он не молиться, лето ведь все равно приходить?
– Именно! А теперь смотри! На меня смотри! – Роман сосредоточился, приложив на мгновение руки к лицу. Эльф давно научился изменять свою внешность, но одно дело, проведя не одну сотню лет среди людей, придумать себе лицо человека, и совсем другое прикинуться гоблином, каковых Рамиэрль знал всего пятерых. Семья Кризы не подходила, так как они могли оказаться тут же, и двойник бы вызвал подозрение. Оставался Уррик, к тому же подходивший по полу и возрасту. Роман старательно припомнил физиономию воина-гоблина и как мог ее воспроизвел.
– Ну, как? – поинтересовался он, отнимая ладони от лица.
– Какой ты красивый, – Криза не могла отвести восторженного взгляда от нового обличья Романа, – как витязь из сказков. Даже лучше! Ты не могешь всегда таким ходить? А? – в глазах девушки мелькнула надежда. – Это ты такой всегда, да? Ты просто хотел нас испытать и сделался страшным? А теперь ты стал опять ты?
– Нет, Криза, – Рамиэрль не знал, смеяться ему или плакать, – я такой, каким ты меня увидела сначала. Что поделать, такие уж мы, эльфы, уроды. Но ты не печалься. Воин, чье лицо я сейчас использую, существует. Он сейчас далеко отсюда, но он есть.
– Он какой? – нетерпеливо спросила Криза. – Он смелый? Умный?
– Смелый и умный, волчонок, – подтвердил Роман, непонятно почему чувствуя себя обделенным. Что ж, когда он устанет от своего бессмертия и ему некуда будет идти, он найдет приют и покой в Обители, будет следить за волчьими играми, охотиться на гигантских Ледовых тварей, а затем греться у костра в свете звезд… Но пока он от жизни не устал! Впереди схватка с врагом, слишком мерзким, чтобы даже помыслить об отступлении. Роман решительно тряхнул головой и засмеялся, поняв, что невольно перенял привычку Рене Арроя, – твоего красавца, моя дорогая, зовут Уррик. Может, ты с ним и встретишься. Жизнь – она ведь непредсказуемая. А сейчас очнись и идем!
Созданная Уанном река все еще рвалась наружу, только теперь ее исток был причудливо изукрашен ледяными наплывами, отливавшими всеми цветами радуги в свете взошедшей оранжевой луны. Роман и Криза спустились к воде, послушно расступившейся перед учеником Уанна. Уже вступив на скользкие блестящие камни, Роман бросил взгляд чуть вбок и не поверил собственным глазам. Лунные лучи, проникшие в холодную глубину, заиграли на эфесе до боли знакомой старенькой шпаги. Шпаги Уанна, и Рамиэрль понял, что не может оставить оружие друга здесь, в чужих горах. Он заберет шпагу с собой, это будет вечной памятью о маге-одиночке.
Ворота были намертво заперты. Сквозь кованую решетку с гербами виднелся двор, покрытый толстым слоем нетронутого снега. Снег превратил широкую пологую лестницу в белоснежный пандус, пышными валиками лежал на карнизах и подоконниках. Последний снегопад был позавчера, и не похоже, чтоб после этого кто-то подходил к особняку баронов Фло. Лупе вздохнула, понимая, что ей придется вновь тащиться через весь город, причем там ее может ждать еще один запертый дворец. Во Фронтере, разумеется, слышали, что в Мунте многое изменилось, но чтоб до такой степени…
Леопина вздохнула и повернула к Льюфере. В столице Арции она была один-единственный раз совсем девчонкой, но город с его дворцами, мостами и храмами запомнился на всю жизнь. Мунт был роскошен, шумен и небрежен, как подвыпивший нобиль. По булыжникам громыхали кареты, раздавались голоса продавцов цветов и горячих каштанов, из окон многочисленных харчевен пахло мясом, пряностями, вином. Тогда семья Лупе останавливалась у родственницы, вышедшей замуж за арцийского нобиля и до смешного гордившейся своей новой отчизной. Интересно, где сейчас милая Санчия, неужели придется ее разыскивать?! Если никого из друзей Луи нет в городе, остается только она, жившая где-то у Мраморного моста.
Лупе поежилась – вроде и не холодно, но даже шубка из золотистой фронтерской лисы не спасает от пронизывающей сырости, к тому же она очень устала и хотела есть, а продавцы каштанов и пирожков, как на грех, куда-то задевались. Женщина вздохнула и торопливо зашагала к дворцу графов ре Батар, за которых Луи ручался как за самого себя.
Шпиль, увенчанный крылатым змеем Батаров, был виден издалека, но геральдическая рептилия оказалась единственной обитательницей роскошного палаццо. Лупе в пятый раз уткнулась в запертую решетку, даже привратницкая, и та выглядела необитаемой. Женщина тяжело вздохнула. Итак, нужно решать – возвращаться или на свой страх и риск попытаться что-то разведать… Сдаваться не хотелось, но она обещала этому арцийскому мальчику, что ничего не станет предпринимать, только передаст письма его вельможным друзьям. А друзей не оказалось дома. Всех.
– У красавицы все в порядке? Она здорова? – Густой мужской голос заставил Лупе вздрогнуть. К ней участливо склонился высокий худощавый мужчина, держащий на плече измазанный красками ящичек.
– Спасибо, все в порядке, – тихо ответила Лупе, намереваясь уйти, но от человека с красками оказалось не так-то легко избавиться.
– Я давно наблюдаю за красавицей, – продолжал тот, обезоруживающе улыбаясь, – белый снег, черные ворота, рыжий мех, так и тянет нарисовать.
– Дан художник?
– О нет! – художники рисуют нобилей, а я – мазила. Рисую вывески, ну, может, иногда трактирщика с
