встречал немым вопросом, не сегодня ли произойдет то, что определит его судьбу…
Этот день начинался немного не так, как остальные. Под утро ему приснился сын, вестей о котором (как, впрочем, и о Преступивших[35]) в Убежище не имели, и потому сны обретали особую ценность. Астен ясно видел, как Рамиэрль верхом на Топазе едет по узкой горной долине, а Перла налегке идет рядом, время от времени кокетливо потряхивая гривой. Ни Примеро со товарищи, ни Уанна рядом не было.
Роман выглядел целым и невредимым и даже не очень уставшим. Казалось, он знал, что делает, так как ехал вперед, не оглядываясь по сторонам. Впрочем, похоже, там была всего одна дорога. Склоны гор поросли темным хвойным лесом, внизу весело бежала небольшая речушка. Снега еще не было, облетевшие кусты густо облепили странные белые ягоды. Прямо перед лицом Рамиэрля пролетела большая пестрая птица, чем-то напомнившая фазана. На другой берег речки выбежала лисица и с интересом воззрилась на всадника, похоже, в этих краях охотников не водилось, зверье казалось совершенно непуганым.
Рамиэрль улыбнулся, глядя на рыжехвостую остроносую красотку, и чуть придержал коня. Порыв ветра пошевелил ветки белоягодника, принес откуда-то несколько запоздалых темно-красных листьев, один из которых Роман поймал на лету…
Астен проснулся с непривычным ощущением покоя. Он сам себе не признавался, до какой степени ему не нравилась затея сына пройти по следу Проклятого, но, по крайней мере, сейчас никакой опасности не было. Уж в этом-то Кленовая Ветвь был уверен. Жаль, конечно, что Рамиэрль еще не догнал Уанна, но то, что он расстался с коротышкой Примеро, радовало. Кому-кому, а ему Астен никогда не доверял. Эльф взглянул в окно, за которым зеленело предрассветное небо. Зачем-то встал, оделся. Герика еще спала, и Астен решил рассказать ей про Романа попозже, а сам вышел на улицу и долго смотрел на бледнеющие звезды. Там его и застал посыльный Эмзара.
– И вы еще говорите, что не любите эрмет[36]?! – вскричал Его Высокопреосвященство, комично разводя руками. – Вы разбили меня, как жалкого послушника, – а как все хорошо сначала складывалось!
– Но я действительно не люблю эту игру. Да, пожалуй, и остальные игры тоже, – герцог Рене встал из- за массивного черного стола и, наслаждаясь каждым движением, не спеша прошел к окну, – но нигде не сказано, что то, чего ты не любишь, можно делать плохо. Скорее наоборот, ведь тогда ты быстрее закончишь. Великий Дракон! – герцог отдернул темно-серую бархатную портьеру и глянул на улицу. – Я не помню такого снега, тем более что Волк еще не ушел.
– Я еще плохо знаю здешние края, – Максимилиан тоже встал и поставил в специальный бронзовый сосуд, заполненный горячими угольями, низкий и толстый кувшинчик, – сейчас я угощу вас вином по- кантисски. Одного взгляда за окно довольно, чтобы забыть о любом посте. Эта буря меня просто угнетает…
– Меня, признаться, тоже, – откликнулся Рене, – третий день невозможно выбраться из города, а до соседней улицы добраться – все равно что в Варху съездить. Но больше всего мне не нравится, что такого не упомнит даже Эрик.
– Ну, я благодарен непогоде хотя бы за то, что смог заполучить вас на целый день, – Максимилиан с блаженной улыбкой гурмана, предвкушающего праздник вкуса, разлил дымящийся напиток по высоким агатовым кубкам, – смотрите, сейчас, когда в них налито красное вино, они светятся, как костер в тумане…
– Действительно. Великолепное зрелище и великолепный запах, – герцог отошел от окна, – но я всегда ненавидел туман. Потому что он лжет, скрывает, сбивает с пути…
– Да, мои поэтические изыски не для моряка, – Максимилиан улыбнулся, – но я действительно рад вашему обществу, Рене и, кажется, начинаю любить ваши немыслимые края. Здесь холодно, но нигде так не оценишь горячее вино, горящий огонь и беседу с другом – мы ведь друзья, мой герцог, не правда ли?
– Я надеюсь, – Рене отхлебнул из кубка, – восхитительно. Но для того чтобы сказать: «Да, это так!», дружба должна быть испытана…
– Ну, за этим, я полагаю, дело не станет, на войне такие вещи происходят быстро, – вздохнул клирик, – гораздо быстрее, чем хотелось бы.
Они пили вино молча, но в этой тишине не было неловкости или отчуждения, просто каждый думал о своем. Трещали в камине еловые поленья, а за стенами резиденции Его Высокопреосвященства, под которую Рене, вынужденно перебравшийся в герцогский замок, отдал свой особняк, безумствовал ветер. Казалось, в окно бьется чудовищная птица. Внезапно Рене вздрогнул и чуть не выронил свой кубок; кардинал взглянул на своего гостя с удивлением – тот отличался почти сверхъестественной ловкостью, и подобная неосторожность выглядела несколько необычно. Дальнейшее поведение Рене удивило клирика еще больше. Тот зачем-то отошел в самый дальний угол комнаты и замер, поднеся к лицу украшенную золотым браслетом руку, словно бы к чему-то прислушиваясь, а затем твердыми шагами подошел к окну.
– Мне очень жаль нарушать ваш уют, Ваше Высокопреосвященство, но надо немедленно открыть окно и погасить огонь.
– Можете делать все, что считаете нужным, – хоть необычная просьба и вызывала недоумение, Максимилиан не изменил присущей церковникам невозмутимости. Кардинал сам засыпал огонь в камине песком из стоящего рядом обтянутого тисненой кожей ящика и даже задул свою жаровню, после чего посмотрел на Рене.
– Вынужден вас предупредить, что у нас сейчас будут весьма необычные гости, так что есть смысл закутаться потеплее, – обронил Рене, распахивая тяжелые створки, через которые немедленно ворвалась буря. Даже больше чем буря.
Легкая сверкающая фигура влетела в комнату, более всего она напоминала гигантского лебедя, если б только бывали хищные лебеди. Белоснежная, с гибкой длинной шеей и широкими величественными крыльями снежная птица облетела по кругу комнату, от чего мебель тотчас же покрылась сверкающим инеем, а остатки тепла исчезли, словно бы никто не разводил здесь огня с самого лета, и вылетела вон. Пытаясь унять невольную дрожь, Максимилиан смотрел в разверзшуюся пасть окна, за которой в бешеной майерке[37] неслись снежные хлопья.
Ждать пришлось недолго. Птица вернулась, но не одна. В обледеневшую комнату ворвалось шесть или семь снежных лебедей, которые тащили в клювах странный белый сверток! Птицы небрежно сбросили его на пол у остывшего камина и со звенящим пронзительным кличем растворились в буране.
Рене рывком захлопнул окно. Кардинал стоял, не рискуя приблизиться к приношению, безжизненно
