И не было бы, если бы не смерть, которая торопила нас… Шани! Я полюбила Луи… Родольф, он был моей выдумкой, ты – мечтой, а Луи… Он стал для меня… всем.
– Понимаю, – кивнул Шандер, кусая губы, – то, что я слышал о нем… Он был достоин тебя… Ты права, любовь всегда права… Но ты не можешь здесь оставаться! Я готов стать твоим другом. Клянусь, я больше тебе ничего не скажу, пока ты не успокоишься… Я могу долго ждать… Если нужно, всю жизнь.
– Зачем, – она подняла глаза, – у тебя еще все случится… Я тоже думала, когда узнала про тебя, что это конец… Но конца, пока мы живы, быть не может. Просто у тебя теперь своя дорога, а у меня своя.
– Нет, у нас одна дорога! Проклятый меня побери! В Гелань или, еще лучше, в мои владенья. Я не дотронусь до тебя, я даже приезжать туда не буду, если ты не позволишь. Но я буду за тебя спокоен! Буду знать, что ты есть, что тебе ничего не грозит.
– А мне и так ничего не грозит, – улыбнулась Леопина, – все, что могло со мной случиться, уже случилось, и ни ты, ни кто другой ничего не изменит…
– Но не можешь же ты жить одна, в лесу?
– Могу. Только это я сейчас и могу, Шани… Не знаю, что бы было, если бы ты застал меня в Мунте. Сердце, оно ведь непредсказуемо. Счастье это нам бы вряд ли принесло, но без счастья живут почти все. Может, я и пошла бы с тобой, просто чтобы куда-то идти… Но тебя не было, и я решила…
– Но… разве тут есть циалианская обитель? Или ее будут строить?
– Нет! Пока я жива, ИХ, – она произнесла это с неожиданной яростью, – здесь не будет! Шани. Я больше не человек. Кэриун… Не знаю, тебе Рене или Роман рассказывали?
– Да, – он медленно кивнул.
– Тогда ты поймешь… Кэриун позвал меня, и я согласилась. Прежняя Хранительница топей погибла, и ее заменила я. Даже захоти я теперь все изменить, это ничего бы не значило. Я привязана к Кабаньим топям, я их часть, а они – часть меня… Я – Хранительница, Шани. Причем ставший Хранителем человек, в отличие от эльфа, не может покинуть места, которому он дает обет… наверное, мне не следовало с тобой встречаться, но ты должен понять, что я – прошлое. Твоя жизнь теперь намного короче моей, и ты не должен ее тратить, догоняя вчерашний день. Для тебя меня нет, пойми это и прими…
– Нет! – крикнул Шандер.
– Да…
Рене пошевелил губами, продолжая в мыслях разговор с женой, и быстро прошел к Его Святейшеству.
Феликс принял герцога более чем официально, и причина была очевидна – рядом с архипастырским креслом с видом оскорбленной в лучших чувствах добродетели стояла Ольвия, предусмотрительно закутанная в скромную темно-серую одежду, а три резных седалища у стены занимали Максимилиан, духовник Ольвии Назарий, какового она притащила с собой в Святой город, и какой-то незнакомый Рене клирик. Что ж, пить, так пить… Рене отвесил пастырям полагающийся по канонам поклон и почтительно поцеловал перстень с изумрудом, решив про себя, что если церковники станут уж слишком наседать, он, Рене, прощаясь, «нечаянно» оговорится и поклянется Великими Братьями, дав понять, что Эланд отнюдь не является вотчиной Церкви Единой и Единственной.
Максимилиан оглядел герцога с ласковой укоризной и возвестил:
– Рене из дома Эландских Волингов! Твоя супруга перед Творцом и людьми обратилась к Церкви с жалобой на тебя и находящуюся с тобой в прелюбодейной связи дочь тарского господаря Герику. Так ли это? Признаешь ли ты свою вину?
– Да, это так, – Рене гордо вскинул белую голову: слова были произнесены, а играть в открытую было ему всегда легче. – Я люблю Герику, она любит меня. Перед Богом и людьми она свободна, я же вины своей перед этой женщиной не признаю, так как брак наш был устроен по политическим соображениям и она с самого начала оговорила себе полную свободу.
– Так ли это, дочь моя? – удивленный и обеспокоенный тон кардинала мог ввести в заблужденье кого угодно, но Рене прекрасно знал, что клирик давно и во всех подробностях осведомлен о личной жизни эландских властителей.
– Ваше Высокопреосвященство, – Ольвия немного замялась, из чего Рене понял, что она не ожидала такого поворота дел, – я была выдана замуж за стоящего здесь Рене совсем юной девушкой, и я была ему достойной женой. Не скрою, – герцогиня потупилась, – нравы эландского двора в силу его удаленности от Святого престола несколько более свободны, чем хотелось бы. Но теперь, когда супруг мой должен принять корону из рук Церкви, я намерена искоренить распущенность, дабы таянский двор стал одним из самых благолепных дворов Благодатных земель.
Умно, мысленно одобрил супругу Рене, списать все на прошлые заблуждения и обещать Церкви усиление ее позиций. Тем более Ольвия не очень-то и рискует. Ее любовник вряд ли последует за ней в Гелань, а искать себе нового поздновато, так что будущей королеве самое время начинать думать о добродетели. По крайней мере, он, Рене, не намерен мешать ей спасать душу путем плотского воздержания.
Максимилиан, казалось, обдумывал услышанное.
– Ты права, дочь моя, что нравы эландского двора лучше оставить в Эланде, Церковь не склонна напоминать людям о свершенных ошибках, если те покаялись и попросили прощения, но люди не столь склонны забывать чужие грехи. Королева же должна быть вне подозрений, как никто другой.
– Брат Назарий, – бархатный взгляд клирика обратился к низенькому седому духовнику Ольвии, – исповедовалась ли ваша духовная дочь в грехе прелюбодеяния, и дано ли ей отпущение? Или же она не знает за собой подобной вины?
Назарий робко заморгал подслеповатыми глазками и сообщил, что его духовная дочь в совершенном грехе не каялась…
Ольвия наградила старика грустной и ласковой улыбкой и подтвердила, что вины за собой не знает.
– Что ж, – вздохнул Максимилиан, – добродетель должна занять причитающееся ей место. Я слыхал, что твоя кормилица, дочь моя, недавно пыталась защитить твою честь, но была осмеяна?
