отчаянно бился, указывая, что они у цели. Роман в сердцах наподдал ни в чем не повинный подвернувшийся валун и произнес некую подходящую к данному случаю фразу, которую почерпнул из арсенала Рене, выражавшегося иногда весьма образно. Итак, на протяжении полугода он гнался за химерой, в то время как его друзья наверняка уже сражаются и его магия, равно как и шпага, для них даже не на вес золота, а на вес жизни.
Однако ярость и разочарование не сделали эльфа ни слепым, ни рассеянным. Он заметил, что отброшенный им камень не свалился неподалеку на песок, как это должно было произойти, а завис в воздухе, медленно-медленно продвигаясь в направлении «веретена» и оставляя за собой широкую сероватую полосу, напоминающую хвост кометы. Роман с ужасом наблюдал, как камень словно бы размазывался, превращаясь в размытую черту, более плотную спереди. Наконец головка «кометы» достигла первых складок чудовищной дерюги и исчезла, слившись с измятой тканью.
Не веря своим глазам, эльф бросил еще один камень, который постигла та же участь. Итак, перейдя некую черту, предметы, искажаясь и преобразуясь, становились частью этого магического безобразия. Судя по всему, относилось это и к живому. Кроме того, был тот след в одну сторону на цветочном поле…
Похоже, Рамиэрль был единственным живым существом, оказавшимся вблизи этого проклятого места. Видимо, Кольцо Эрасти его как-то хранило. Не проведет ли оно его и внутрь? Рамиэрль сделал шаг вперед. Ничего. Еще шаг, еще, еще… Вот и первые «складки», рукой подать. Подать-то подать. Роман себя чувствовал мухой, пытавшейся войти внутрь янтаря, и одновременно мулом, перед носом которого держат палку с привязанной к нему морковкой.
Не было ни боли, ни ветра в лицо, ни увязающих в почве ног. Просто искореженные деревья и собранное в складки, как крестьянские занавески, небо стояли на месте, не приближаясь ни на шаг, хоть он старательно переставлял ноги. Затем возникло какое-то темное свечение (если свечение, конечно, может быть темным), окутавшее эльфа, в точности повторяя все контуры его тела. И это, видимо, было вовремя, так как откуда-то то ли снизу, то ли сверху, то ли с боков, а возможно, отовсюду и одновременно, на Романа надвинулись мутно-белые изгибающиеся крылья, явно намереваясь его захватить, но, коснувшись второй «кожи» эльфа, отдернулись и съежились по краям внутрь, как опаленная бумага. Роман глянул на кольцо. Оно яростно светилось.
Внутри камня бушевала буря, вспыхивали и гасли какие-то искры, свивались и развивались непонятные спирали. Только верхний уголок талисмана был мертвым, словно бы выкрошившимся. Роман поднял глаза – отпрянувшие было блеклые крылья опять надвинулись и опять отдернулись, обожженные. А у камня Эрасти погас еще один кусочек.
Все стало предельно очевидным. Талисман оберегал своего нынешнего хозяина от довольно-таки печальной участи, при этом разрушаясь. Романа считали смелым, и заслуженно, но он довольно давно уразумел, что в некоторых случаях храбрость идет рука об руку с глупостью. Он не имел права жертвовать собой, своими знаниями и талисманом. Нужно было возвращаться.
«Что ж, прощай, Эрасти Церна. Спасибо тебе за все, но ни я тебе, ни ты мне помочь сейчас не в силах…»
Глава 10
Дом маршала они отыскали без труда, так как Франциска че Ландея в Мунте знала каждая собака. Жил он на широкую ногу, и у него постоянно толклись молодые гвардейцы, а не имевшие достаточного вспомоществования из дому и протиравшие глаза императорскому жалованью задолго до поступления нового зачастую и кормились у своего хлебосольного командира. Вот и сейчас на широком, замощенном стершимися мозаичными плитками дворе упражнялись в искусстве фехтования десятка полтора молодых нобилей в черных с золотом мундирах императорской гвардии. Ворота были широко распахнуты, и на двоих запыленных путников никто не обратил никакого внимания. Мало ли кто ищет встречи с маршалом? Другое дело, что в такое время Ландей обычно еще спал, но откуда об этом могли знать двое провинциалов, прибывшие в столицу в надежде заполучить гвардейский плащ? Именно это должны были поведать о себе гонцы Матея, буде кто примется их расспрашивать, но такового не случилось, и они благополучно добрались до личных покоев сигнора, на пороге которых их встретил единственный, но свирепый страж – Кривой Жиль, многие годы единолично исполняющий обязанности денщика, лекаря и доверенного лица бравого маршала. Похоже, что единственным, что могло пробить сию нерушимую стену, было личное послание Шарля Матея, увидев которое Жиль проглотил начатую было тираду о некоторых, которые являются ни свет ни заря, и скрылся за дверью. Не прошло и полуоры, как к гонцам вывалился сам маршал – огромный и, как всегда по утрам, хмурый.
Когда-то Франциск Ландей был первым красавцем Арции и признанным любимцем дам, но годы сделали свое дело. Маршал изрядно раздобрел, а все еще красивое, породистое лицо словно бы оплыло книзу. И тем не менее он все еще являл собой весьма внушительное зрелище. В необъятном темно-красном атэвском халате и с кубком темного пива в руках, Ландей напоминал разбуженного раньше времени медведя. Неодобрительно скосив налитые кровью глаза на приехавших, он хрипло проревел:
– Ну, что там у вас?
Гийом молча протянул свиток, и маршал, отставив его на расстояние вытянутой руки, принялся разбирать корявый почерк Матея, сосредоточенно шевеля влажными красными губами. Закончив, он скомкал бумагу, бросил на медный поднос и поднес огненный камень[81]. Когда послание сморщилось и почернело, Франциск оттолкнул от себя поднос, уселся в обитое потертой кожей широкое кресло, яростно поскреб седеющую гриву и уверенно изрек: «Хреново».
Гийом и Толстяк промолчали. Ландей еще немного подумал и рявкнул:
– А ну вон отсюда! Мне думать надо, а вам завтракать. Жиль, отведи их… И чтоб одна нога здесь, другая там. Да, кто-то их видел?
– Видели многие, но запомнили вряд ли, – счел нужным ответить Толстяк.
– Ладно, – маршал уставился куда-то за каминную трубу, давая понять, что первая часть аудиенции окончена.
Второй раз Толстяк с Гийомом узрели Ландея спустя три оры, когда, умывшиеся и наевшиеся до отвала – в этом доме любили угощать, – коротали время в оружейной галерее, куда их препроводил Кривой Жиль, строго-настрого запретив выходить. Маршал появился из потайной дверцы, скрывавшейся за гобеленом, украшенным изображением голенастых некрасивых птиц на фоне роз, размером и формой более напоминавших капустные кочаны.
Франциск Ландей успел переодеться в роскошный придворный костюм, лихо подкрутить усы и, видимо, поправить расстроенное с утра здоровье с помощью традиционного средства. Однако лицо маршала было угрюмым и напряженным. Следом за своим господином шествовал Кривой Жиль, обремененный несколькими футлярами и кошелями.
