– Останови их, – глаза Франциска на мгновенье вспыхнули прежним огнем, – немедленно останови… Нет… поздно… не успеть… Осел Жером… Это конец… Жиль, клянись, что спасешь Луи.
Глава 14
Наконец-то в Идакону пришла настоящая весна. Разумеется, она не была первой в моей жизни, но такого буйного, отчаянного цветения я не видела никогда. Зелень скрылась в бело-розовом кипении садов, а луга и поляны казались золотыми от одуванчиков, лапчаток и других травок, названий которых я не знала. Если нам и на самом деле грозил конец света, то природа это, видимо, почуяла и напоследок бушевала, как могла, словно бы доказывая безумцам, что наш мир стоит того, чтобы драться за него до последнего.
Умом я, конечно, понимала, что это солнце и безоблачное небо приближают войну, что бесконечные дожди, размывающие дороги, сейчас были бы счастьем, но это умом, а душа моя захмелела от солнца и запаха цветущей черемухи, которая здесь росла повсюду, как в Тарске барбарис, а в Таяне жимолость и жасмин. Впрочем, наши мужчины на весеннюю приманку не клюнули. Они носились по Идаконе с озабоченными лицами, забывая то поесть, то поспать, или с таинственным видом запирались в Башне Альбатроса, или бренчали железом на оружейных площадках, где «Серебряные» учили эландцев пешему сухопутному бою.
Мне на этом мужском празднике жизни места не находилось. Нет, эландцы относились ко мне хорошо, но мне с ними было тяжело. Нужно было постоянно помнить, что я покорна, перепугана и оплакиваю принца Стефана. А это было противно. Во-первых, потому, что лгать тем, кто тебе верит и хочет помочь, отвратительно, а во-вторых, потому, что весна меня завертела и понесла, как весенний поток несет брошенную в него ветку. Я до безумия хотела жить, и я была по уши влюблена.
К счастью, Рене было не до меня, так что я пока еще не опозорилась окончательно. Хоть меня и разместили в герцогском дворце, хозяина я видела нечасто – он уходил и приходил затемно. Герцога проще было встретить в городе или в порту, когда он с неизменным белобрысым аюдантом мчался через две ступеньки вверх и вниз по бесконечным лестницам, заменяющим улицы в Скальном городе, тянущемся между портом, Башней Альбатроса и герцогским дворцом.
Если наши пути пересекались, Рене неизменно улыбался, махал рукой и тут же забывал обо мне. Я же в своем безумии дошла до того, что подобная мимолетная встреча заряжала меня радостью на целый день. Вот и сегодня, столкнувшись с Арроем и обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз, я пребывала в самом радужном расположении духа… Все было чудесно, но вдруг в ноздри мне ударил запах дыма, нет, не дыма – дымов. Отвратительная вонь сгоревшего пороха мешалась с горьким запахом горящей вениссовой соломы[88] и лошадиного пота. Мне почудилось, что земля дрожит, словно где-то рядом несется тяжелая конница, сметая все на своем пути; в ушах бился крик тысяч человеческих и конских глоток, свист арбалетных болтов, редкие хлопки выстрелов. Все это было абсолютно реально, стоило зажмуриться, и я бы не усомнилась, что каким-то чудом оказалась в центре жестокой битвы. Но глаза твердили, что я по-прежнему оставалась в Идаконе на залитой солнцем площадке у Башни Альбатроса.
Деловито снующие вокруг маринеры, похоже, ничего не чувствовали, я же, оглушенная накатившей на меня волной звуков и запахов, не справилась со своим лицом. Во всяком случае, кто-то высокий и темноглазый с удивлением на меня уставился, пришлось напустить на себя самый равнодушный и безмятежный вид. Это мне удалось, тем более то, что на меня внезапно нахлынуло, столь же внезапно и отступило, оставив на душе горький осадок и убежденность, что случилось что-то очень плохое…
– Виват! – Луи вздыбил чалого, посылая приветствия. – Вперед! Бей их!
– Стоять! – зло оборвал принца граф Матей. – Что они делают! Что делают! Франсуа рехнулся на старости лет, что ли?! – ветеран с помертвевшим лицом воззрился на несущуюся карьером арцийскую конницу. Улыбка медленно сбежала с лица Луи.
– Что-то не так?
– Все не так, – отрезал Матей, продолжавший закусив губу смотреть на поле.
В густом дыму было не так просто что-либо разобрать. Казалось очевидным, что маршал бросил в атаку стоящие по обе стороны укрепленного лагеря кавалерийские части, которые, смяв нерешительно топтавшиеся на месте заслоны тех фронтерских баронов, которые присоединились к Годою, лихо и беспорядочно помчались вперед.
– Но, – принц подъехал поближе, – разве ты сам не говорил, что маршал знает, когда и что делать.
– Говорил, – согласился Матей, не отрывая напряженного взгляда от откатившейся на северо-восток битвы, – но и коню ясно, что еще не время! Эти подлецы в колоннах далеко не выдохлись…
«Подлецы» действительно не выдохлись. Луи и Матей не могли видеть, как, достигнув помеченного условными знаками места, гоблины остановились, прекратив свое якобы беспорядочное отступление, и быстро перестроились в каре. Пять ощетинившихся пиками, изрыгающих огонь и стрелы живых крепостей встретили разогнавшихся арцийских всадников и устояли. Атака разбилась о незыблемо стоящих пехотинцев, как кажущаяся всесокрушающей морская волна разбивается о прибрежные скалы. К тому же колонны Годоя, наступавшие с утра расходящимися лучами, отступая, сокращали расстояние между собой, стягиваясь к подножию укрепленного холма. Преследующие их с двух сторон кавалеристы не видели, да и не могли видеть, что, по сути, лезут в бутылку. Это должны были заметить с командного пункта, но там к этому времени оставался только изрубленный в капусту граф Федерик Койла. Почувствовавший себя вождем и героем Жером лихо мчался в бой под маршальской консигной, увлекая за собой жаждущих отомстить за Франциска Ландея и покрыть себя славой гвардейцев и дорвавшихся наконец до боя нобилей. Кривой Жиль и подчиненный ему отряд личной охраны маршала, отдав последние почести своему командиру, выдвигался поближе к холму, на котором стоял Луи.
Жиль был верным и честным, но никогда не блистал умом и понял последние слова Ландея слишком буквально. Он так и не догадался послать гонцов к Феликсу и Матею, оповестив их о смерти маршала и о том, что его консигной и жезлом завладел человек, которому нельзя было доверить даже командование полком. Не проверил Жиль и что творится в лагере, и чем занят Марциал, от которого, судя по всему, и явился убийца. Для любого мало-мальски искушенного в политике и стратегии человека было бы очевидным немедленно арестовать Марциала, остановить, хоть бы и пулей в спину, Жерома и передать командование Феликсу, Матею или Добори. Жиль же старательно, но медленно пробирался вперед через расстроенное неожиданной атакой собственной конницы расположение арцийских пехотинцев, с трудом сдерживая отчаянье. Он был слишком солдатом, чтобы позволить себе все бросить и предаться своему горю или, упаси святой Эрасти, ослушаться приказа. Ему приказали охранять Луи, и он думал только об этом. А в это время арцийская кавалерия, сбившись в кучу и мешая друг другу, бестолково атаковала гоблинские построения, неся бешеные потери от бьющей с холма артиллерии и мушкетеров. А в это время Марциал объяснял начальнику охраны арцийского лагеря, что ему приказано ввести своих людей внутрь ограждения. А в это время хоть и изрядно потускневшая с уходом «Серебряных» таянская кавалерия, спрятанная за холмом,
