Сакаци
Агарис был чужим, отвратительным, опасным, а Сакаци – добрым и гостеприимным. Здесь не бесились лошади, отсюда не ушли крысы, но от этого было только хуже. Когда тебе плохо, ничего удивительного, если тебя тянет в счастливое прошлое. Если тебе хорошо, если рядом друзья, у тебя все есть, а ты можешь смотреть только назад, – это конец. В лицемерном Агарисе Робер Эпинэ еще надеялся, что сможет где- нибудь прижиться, в милом, дружелюбном Сакаци он понял, что не создан для чужих краев.
Взгляд упрямо тянулся к закрывающей горизонт гряде, за которой лежала Эпинэ. День был ясным, ближние, заросшие буками и лиственницами горы отливали старой бронзой, дальние – вечерней синевой. Странно, почему Горную Алати называют Черной, это имя ей не подходит. Откуда вообще берутся названия, что они значат, на каких языках?
В Агарисе они с Матильдой были одинаково чужими, но теперь вдовствующая принцесса дома, а Робер Эпинэ – нет. Он может жить только в Талиге, и с этим ничего не поделать. Иноходец и не думал осуждать тех, кто нашел себя в чужих краях, он им завидовал. Конечно, отыскать местечко, похожее на Эпинэ, просто. В равнинном Алате много таких – с пологими холмами, виноградниками, оврагами, которые после ливней превращаются в бурные потоки, дикими вишнями, черными жаворонками. Там в каштановых рощах отъедаются свиньи, пылят дороги меж живых изгородей, в речных излучинах прячутся старые замки… Как похоже на южный Талиг, как отвратительно похоже!
Эпинэ попытался следить за птичьей стаей, но та вопреки здравому смыслу и подкрадывающейся осени летела в Талиг. Острый клин медленно таял в высоком небе. Завтра, к вящей радости обитателей Сакаци, будет ясно, и алаты всласть напляшутся вокруг своих костров. В Эпинэ Золотую Ночь называют Темной и не пляшут, а сидят по домам меж четырех свечей. Вернее, сидели, пока эсператисты не запретили, и все равно народ помнит. Девушки гадают, мужчины пьют, женщины с детьми собираются вместе, поют и жгут полынь и вереск, отпугивая пришедших за детьми закатных тварей.
Зачем чудищам человеческие младенцы, Робер не понимал даже в детстве, а однажды в Темную Ночь удрал от нянек и вышел в парк. Его никто не подменил, он не увидел ничего интересного – ночь как ночь, – но, когда попытался вернуться в дом, служанки подняли крик.
Дед, узнав, в чем дело, сам прижег руку внука раскаленным ножом, запретив скрывать ожог. Повелители Молний не верят старым сказкам, но слуги и крестьяне не должны сомневаться в своем сюзерене и болтать, что среди его внуков затесался подменыш. Шрам остался до сих пор. Если в Эпинэ вспомнят, кто из сыновей Мориса Эр-При разгуливал Темной Ночью, его точно ославят кукушонком. А может, уже ославили…
– Гици! Вот вы где! А то я избегалась прямо, – Вицушка кокетливо тряхнула кудрявой головкой, на стройной шейке весело звякнули образки и монетки.
– Да я вроде и не прятался, – невольно улыбнулся Иноходец. При виде Вицушки не улыбнулся бы только истинник – столько в этой резвушке было жизни и радости. Ему бы хоть кусочек, чтоб прожить, сколько отпущено, и не рехнуться от тоски.
– Гици, как кот, норовит повыше забраться, – припечатала девушка и деловито добавила: – Вас хозяйка ждет. Письмо вам прислали. С печатью. А гица у себя.
– Спасибо, – другой бы шлепнул красавицу пониже спины или чмокнул в пухлые губки, но Робер не мог, хоть и злился на себя. Это было таким же лицемерием, как и все в его жизни. Не целовать Вицу и видеть сны о Мэллит. Клясться в верности Талигойе и убивать ее защитников. Жить у Матильды и думать, как сбежать в Эпинэ. Почему мы все время врем и кому врем больше – другим или себе?
Робер в последний раз глянул на горы и отправился к принцессе. Вдовице возвращение в Алат пошло на пользу, возможно, потому, что она навеки избавилась от париков и Хогберда.
– Я уж думала, ты в трубу вылетел, – сообщила Матильда, на плече которой восседал оскорбленный в лучших чувствах Клемент. – Эту Вицу только за пегой клячей посылать.
– Я на башне был, – Робер взял стоящий на столе кубок, близнец которого посверкивал у вдовицы в руке. – Что это?
– А ты попробуй, – подмигнула Матильда. – На меду и трех перцах! После охоты лучше не бывает.
Робер честно глотнул и едва не задохнулся. Матильда расхохоталась, Клемент чихнул. Тоже пробовал или за компанию? Принцесса лихо хлебнула закатного пламени, словно это было кэналлийское, и потребовала:
– До дна!
Это до дна?! Хотя почему бы и нет? Робер поднял кубок.
– Благословенна будь во имя Астрапа!
– Во имя кого? – Матильда ссадила Клемента в корзинку с хлебцами и ловко подхватила с бронзовой тарелки кусок вяленого мяса.
– Был такой, – сообщил Робер. – То ли демон, то ли нет, но молнии и прочие пожары – это по его части. И твоя касера, без сомнения, тоже.
– Это не касера, – возмутилась Матильда, – а настоящий тюрэгвизэ.
– Закатное пламя это!
– Может, и так, – пожала плечами вдовица. – Ты почему не поехал друзей встречать?
– Альдо нужно поговорить с Ричардом.
– Вот дурни, – Матильда плюхнулась на покрытую медвежьей шкурой скамью, – нашли, чем заняться: тайны развели. А вы часом не поссорились?
Пока нет, но к тому идет. Потому что Робер Эпинэ не поведет Альдо Ракана и Ричарда Окделла в Гальтару. Вернее, он их туда не пустит.
– Матильда, Вица что-то сказала про письмо.
– Ах да, – Матильда хлопнула кубком о стол и толкнула Роберу футляр с дерущимися конями. – Альберт переслал. Из Эпинэ вроде… Я смотрела, Клемент нюхал и на зуб пробовал. Печати целы, и никакой дрянью
