напротив…
Дальше Луиза ничего не поняла, не успела понять. Между Катариной и Манриком возникла Айрис Окделл. Раздался громкий шлепок, голова маршала странно дернулась, а юная герцогиня прошипела: «Навозник».
– Вы за это поплатитесь!
Из носа Леонарда хлынула кровь – Айрис Окделл была не киской, а лошадью и била не лапкой, а копытом. Хотя из носа могло и само потечь. От напряжения.
– Ничтожество! – Айрис не собиралась отступать. – Трус! Мерзкий трус! Твое место на виселице!
– На виселице место изменников, – Манрик отчаянно шмыгал носом, пытаясь унять кровь, – в частности Окделлов.
– Тварь навозная! – орала Айри. – Я все расскажу монсеньору! Слышишь, все… Жаба! Он тебя раздавит, как крысу.
– Герцог Алва не защищает изменников, – новоиспеченный маршал уже справился с собой и теперь зажимал лицо платком, – и изменниц. Даже если они распускают слухи о близости с маршалом.
– Это не слухи! – вскинулась Айрис. – Герцог Алва – мой жених, и он узнает все!
– Герцогиня Окделл, – Катари лишь слегка повысила голос, но Айри вздрогнула и захлопала глазами, словно ей за корсаж бросили кусок льда. – Благодарю вас, но я пока еще королева Талига. И я не позволю дотрагиваться до себя забывшим свое место выскочкам! Вы хотели прочесть, что я писала этой ночью? Извольте!
Катари придвинула к себе Книгу Ожидания, подняла обеими руками и тряхнула. Выпало несколько листков, три упали на стол, один, кружась, опустился на пол рядом с юбкой ее величества.
– Читайте, хотя не думаю, что вы и ваш почтенный батюшка разбираетесь в правилах стихосложения. Это не счета за мыло и не долговые расписки!
Луиза Арамона повидала в своей жизни множество счетов и расписок, но формулу великого Веннена – два раза по четыре строчки и два раза по три – она тоже знала. Катарина Ариго ночами писала сонеты, а Манрик в очередной раз остался с носом. Разбитым. И он отнюдь не производил впечатления человека, склонного прощать. Выходцев останавливают старыми заклятиями и четырьмя свечами, а вот долго ли удастся заклинать Манриков именем Ворона, тем паче тот о своей якобы помолвке ни сном ни духом?
Клемент сидел на сумке и чистил усы. Всем своим видом его крысейшество показывал, что готов немедленно пуститься в путь. В Сакаци крыс процветал, стоило ли брать приятеля с собой? Насчет своей участи Робер не загадывал, но Клемент имел все права на счастливую и долгую жизнь, хотя крысы, кажется, живут года четыре, не больше. Если смотреть с этой колокольни, его крысейшество старше своего хозяина лет на двадцать. Клемент, почувствовав взгляд, загадочно дернул хвостом, чихнул и посеменил к Роберу. Герцог позволил крысу вскарабкаться по спине на плечи. Будь что будет, а приятель отправится в Талиг. Он везучий, ему ни кошки, ни войны нипочем!
Крысиная шерстка привычно щекотала щеку. В галерее Эпинэ прорва Повелителей Молний – кто с мечом наголо, кто с соколом на плече, и ни одного с крысой. Он будет первым и последним. Хотя вряд ли ему случится позировать художнику. Робер решительно сунул пискнувшего Клемента в сумку. Пора было идти, но как же не хотелось!
Странные все же твари люди. Зверю хорошо, когда он силен, сыт и свободен, человеку этого мало. Он сам на себя охотится и сам себя ест. Кто заставил деда, отца, братьев сражаться за, в общем-то, неправое дело? Кто вынуждает Робера хранить верность фантому, тому, чего нет и, наверное, никогда не было? Герцог Эпинэ может остаться в Алате, охотиться, пить, есть, жениться, наконец. Разумный человек так бы и поступил, а он метался по Сакаци, как волк по клетке. Что ж ты, мой дорогой, когда дверцу открыли, пятишься назад? Ехать так ехать! Герцог Эпинэ перекинул через плечо сумку с крысом, одернул куртку, подхватил плащ.
Матильда позаботится о Мэллит, сюзерен – о Дике, и вообще, если решил, делай и не оглядывайся. Вино выпито, последние слова сказаны, а прошлое цепляется за ноги, как колючий степной вьюн. Закатные твари, хватит себя жалеть!
Повелитель Молний почти выбежал из своих покоев, промчался полутемными коридорами в противоположную от комнатки Мэллит сторону и спустился во двор. Под ногами темнели заботливо политые камни, пахло еловым дымком и жареным мясом – на поварне готовились к празднику, но во дворе о предстоящем веселье напоминали только огромные кучи хвороста и ждущие своего часа бочки с вином. Кто-то маленький и хитрый, затаившийся в уголке души, зашептал, что один день ничего не изменит и вообще напоследок можно повеселиться. Можно, конечно; можно вообще не уезжать. Робер ускорил шаг, стараясь не глядеть по сторонам. Он решил, и он не свернет.
До разговора с Мэллит еще была возможность отступить, теперь такой возможности нет. Если он останется, гоганни решит, что он солгал. Если он задержится, он столкнется с сюзереном. Нет, нельзя ему оставаться…
На конюшне пили, и это было хорошо, потому что пьяного ничем не удивишь. Ну приспичило гици на ночь глядя куда-то ехать, его дело. Сам взялся седлать коня? И вовсе хорошо!
Старый Калман, нос которого был еще ярче, чем обычно, отворил двери и заговорщицки подмигнул:
– Золотая Ночка, гици. Не мешает погреться.
– Золотая? – переспросил Робер и понял, какую чушь сморозил.
– Она, родимая, – брови Янчи взмыли вверх. – Да еще и полнолуние… Переждали бы, мало ли…
– Ничего со мной не будет.
– Ну, дело хозяйское, – пожал плечами конюх, спихивая со стола живо заинтересованного ужином кота. – Может, и пронесет. Только с коня не сходите. Да не оглядывайтесь, хоть бы маменька родная вас кликала.
– Не буду.
Некому его кликать. Мать далеко, сюзерен тоже, Матильда будет скакать между костров, Мэллит он не
