– Алва – властители Кэналлоа. Это дороже короны, которую может надеть любой ызарг.
– Вы шутите?
– В таком случае почему Луиджи Джильди не муж Джулии Ванжи?
Почему? Потому что первая красавица и одна из самых богатых невест Фельпа ему не нужна и не была нужна никогда. Отец при всей нелюбви к Титусу был польщен вниманием Джулии к его сыну, так польщен, что об этом узнал даже Ворон, а сын не представлял, куда бежать от набросившегося на него счастья.
Кэналлиец прав: то, что само идет в руки, то, о чем мечтают многие, если не все, не приносит счастья. Лучше не иметь ничего, чем стать обладателем ненужной игрушки и всеобщей зависти. Джулия Ванжи станет женой другого, а он проживет свою жизнь одиноким. Поликсена мертва, другим женщинам ее не заменить, но жить можно и без любви, это он тоже понял на Бьетероццо. Так же как и то, что, вцепившись в прошлое, станешь добычей чудовищ.
– Вы задумались, – Алва снова погладил гитару. Как кошку или женщину. – О чем?
– О той лошади… Вы ее удержали.
– Хорош бы я был, если б не удержал какую-то клячу. Даже во сне.
– Клячу?! Это, по-вашему, кляча?!
– Если в лошади видишь чудовище, она будет чудовищем, – зевнул талигоец, – если в чудовище увидеть лошадь, оно станет лошадью.
– Можете сколько угодно делать вид, что ничего не произошло, но ее прогнали именно вы.
– Видимо, кляча решила, что перед ней чудовище, – пожал плечами талигоец. – Не исключаю, что, с ее точки зрения, так и было.
– И все равно, – не унимался Луиджи, – я ваш должник, хоть вы и отказываетесь. И когда-нибудь я отдам все долги.
Алва прикрыл глаза ладонями, наверное, все же устал.
– Звучит угрожающе. Прошу меня извинить, мне нужно написать пару писем, а уже далеко за полночь.
– Я не уйду – внезапно заупрямился фельпец, – то есть не уйду, пока вы не скажете, о чем вы только что пели.
Кэналлиец откинулся на спинку кресла, рассматривая собеседника, затем кивнул и потянулся к бутылке.
– Тогда выпейте еще. Это старая песня. В Алвасете вам скажут, что ее сочинил первый из Алва, но на самом деле она еще старше. Ее можно спеть на талиг, хотя при этом многое теряется.
– Спойте, – подался вперед Джильди, – и я уйду.
Ворон не ответил, а молча допил вино и взял гитару. На красивых губах мелькнула и пропала усмешка. Первый аккорд был резким и отчаянным, словно крик в ночи, Алва прижал струны, заставив их замолчать.
– Вы уверены, что хотите услышать именно это? Я мог бы спеть что-то более приятное.
– Уверен.
– Что ж, извольте…
Гитарный перебор, отблески камина, пляшущие тени на стенах, полу, потолке и песня. Песня обо всем и ни о чем, песня, которую не забыть.
Глава 4
Оллария
Утро было бледным и дохлым, как подвальный проросток, но оно было! Луиза с трудом оторвала раскалывающуюся голову от подушки – нужно вставать, приводить рожу в пристойный вид, отправляться к Катарине, притворяться, что все в порядке. Служанки в Багерлее были старательными, но неумелыми, и благородным узницам отсутствующих камеристок заменяли Луиза и Селина: мать причесывала королеву, дочь – Айрис и графиню Феншо.
Госпожа Арамона кое-как влезла в утреннее платье, заплела косы, обернула их вокруг головы, покосилась на окно, не удержалась и выглянула наружу. Мокрая крыша, мох в выбоинах, облезлые голуби, дым из труб – скучно, серо и нестрашно. Женщина тихо задернула атласную занавеску – словно прикрыла лицо покойника. Хотелось ткнуться лицом в подушку и завыть.
– Госпожа Арамона, – симпатичная толстуха стояла на пороге, прижимая к животу кувшин, – ваше молоко.
– Спасибо, Грейс. Ты ничего ночью не слышала?
– Ничего… Только кошки орали, как с цепи сорвались…
Кошки? Она как-то спутала кошачьи вопли с детским плачем и выскочила на улицу среди ночи; мать долго ей это вспоминала.
– Я тоже слышала кошек, Грейс. Наверное, они решили, что весна.
