Первый маршал Талигойи не обязан самолично чистить лошадей, но что делать, если никого не хочешь видеть, а каждый день превращается в пляску то ли среди тухлых яиц, то ли среди ядовитых змей? Тут сбежишь не только на конюшню, но и на кладбище. Покойники ни о чем не просят и ничего не требуют, а выходцы... Живые бывают отвратнее. И опасней.
– Ну что? – тоскливо спросил герцог Эпинэ своего жеребца. – Что скажешь?
Дракко ответил коротким фырканьем и чувствительным тычком в плечо. Робер решил, что в переводе с лошадиного сие означает: «Хватит отмерять, пора отрезать».
– Уверен? – рука герцога скользнула по огненной гриве, такой же, как у иноходца из то ли снов, то ли видений. Дракко еще разок фыркнул и ухватил хозяина за ухо. Не больно, а в шутку. В отличие от Робера полумориск был в отменном настроении и желал одного – пробежаться.
– Успеешь, – заверил Эпинэ расшалившегося друга, – мы с тобой еще погуляем, а сейчас мне нужно еще кое к кому...
«Кое-кто» прижал уши, но войти позволил. Моро смирился с присутствием Робера, но больше не подпускал к своей особе никого. Даже тех, кого знал по прошлой жизни. Королевские конюхи, воспринявшие перемены с философским спокойствием, обходили черного змея по стеночке. В их присутствии мориск не желал ни есть, ни пить, смотрел зверем и норовил врезать любому, до кого удастся дотянуться.
Конечно, управа бывает и на таких: жажда сломит любую лошадь, но Эпинэ наорал на умника, предложившего оставить строптивца без воды. Робер не мог предать Моро, ведь он был тенью клятвы, о которой знали только Повелитель Молний и Повелитель Ветров. По крайней мере, Роберу хотелось думать, что Алва знает. И Первый маршал Талигойи самолично таскал ведра и мешки, возился со скребницей и проминал осиротевшего жеребца, несмотря на ревность Дракко и скрытые ухмылки конюхов, вбивших в свои дурные головы, что Эпинэ приспичило прокатиться на чужой лошади.
– Здравствуй, – маршал Талигойи медленно протянул руку к черной шее. Моро не отшатнулся, но и не потянулся вперед, а остался стоять, как стоял. Жили только глаза, да вбирали знакомый, но все равно чужой запах влажные ноздри. Гематитовая статуя из мертвого города, которая вдруг почти ожила.
– Есть будешь? – спросил герцог, он всегда спрашивал, хотя Моро никогда ничего не брал из рук. Не взял и сейчас. Эпинэ выждал пару минут – пусть в очередной раз привыкнет к неизбежности – и, взявшись за недоуздок, велел конюхам приниматься за уборку. Моро коротко и зло всхрапнул, превратившись на мгновенье в живую лошадь.
Робер с радостью бы забрал Моро в родовой особняк, но жизнь Первого маршала Талигойи протекала где угодно, но не в построенном Рене Эпинэ доме на улице Синей Шпаги. Оставить вороного там означало обречь его на заточение в деннике, от чего даже лучшая лошадь за месяц выйдет из порядка[7]. Робер выбрал меньшее из зол и привел мориска в дворцовые конюшни. Альдо это не нравилось, коню тоже.
– Монсеньор, осторожней!
Никола... Разыскал-таки. От настырного коротышки уйти не проще, чем от судьбы.
– Успокойтесь, Карваль, – Эпинэ скосил глаз на вновь окаменевшего мориска, – смерть от лошадиных копыт мне не грозит.
– Так то от лошадиных, – скривился южанин, – а этот зверь похлеще Чужого будет.
– Ничего он мне не сделает, – отрезал Робер. – Что случилось? Ведь просил же...
– Вас хотят видеть.
Раз «хотят», значит, речь о Его Величестве Альдо Первом Ракане. Никола, хоть и прыгнул из капитанов Талига в генералы Талигойи, благодетеля не возлюбил, избегая называть того по имени, не говоря уж о титулах. А Робер так же упрямо называл, тем более что считать Альдо другом мог уже с трудом. Когда-то это выходило само собой, но чем дальше, тем больше походило на вранье.
Робер угрюмо глянул на суетившихся конюхов, и те, не дожидаясь окрика, замахали вилами еще чаще. Пять минут сюзерен подождет, не стоять же Моро целый день среди навоза. Эпинэ поймал довольный взгляд Карваля – радуется, что его «Монсеньор» не мчится к королю, задравши хвост. Любопытно, что б выбрал Никола, окажись он между Альдо и Алвой?
Повелитель Молний вздохнул, предвкушая очередной неприятный разговор. Конюхи уйдут, и верный вассал в сотый раз спросит, когда они вернутся в Эпинэ, а сюзерен в сто первый ответит, что не сейчас, и спрячется за присягу, хотя дело в другом. Нельзя бросать Олларию на милость обалдевшего от победы вертопраха и падальщиков, которых становится все больше.
Глупо звякнули вилы. Конюхи закончили работу, и Робер кивнул – уходите. Здоровенные дядьки бочком скользнули за дверь, казалось, они боятся не столько Моро, сколько чего-то, чего сами не понимают. Иноходец тоже многого не понимал и еще большего боялся. Боялись многие – заливающие страх вином солдаты, ошалевшие от ужаса горожане, шарахающиеся от людей псы. Боялись и ждали то ли зимы, то ли беды, то ли того и другого.
– Никола, – окликнул Робер, – принесите воды. Я его держу.
Карваль без лишних слов приволок четыре ведра, вылил в каменную колоду и поспешно отступил. Робер выпустил недоуздок, Моро передернул ушами, но к воде не потянулся. Не хотел, чтобы видели его пьющим, сдавшимся, предавшим. Людям бы такую гордость и такую верность! Эпинэ едва сдержал желание потрепать лоснящуюся шею. Нет, Повелитель Молний не боялся, что конь его покалечит, просто это было чем-то, на что он не имел права. Все равно что лезть в постель к жене угодившего в беду друга. Может быть, потом, когда он расплатится с долгом, он и попробует приласкать Моро. С разрешения хозяина...
– Идемте, Никола. Что нового? Дождя нет?
– Нет... Курше повесил пятерых мародеров. На сей раз из полка Окделла. Бывшие люди Люра.
Пятерых поймали, а пять тысяч живут в свое удовольствие. Лэйе Астрапэ, ну как объяснить Альдо, что король в своей стране не завоеватель, а хозяин. Грабят те, кто не надеется удержаться, но сюзерен уверен, что пришел навсегда, и делает глупость за глупостью.
Конечно, можно махнуть на все и вся рукой и удрать. Мятеж, ибо как еще назвать то, что случилось, захлебнется в своей и чужой крови, но к этому времени они будут далеко. Из Эпинэ можно попробовать договориться с Савиньяками или хитрюгой Валмоном, а не выйдет – удрать в Алат...
