– Нет! – Пухлая ручонка тыкала в зеленый свет. – Неси дальше! Туда!
Пришелец, тяжело ступая, пересек зал и водрузил свою ношу на стол. Малявка хихикнула, небрежно, словно танцовщица в ночной таверне, подобрала юбочку и, вихляя бедрами, пошла меж блюд и кувшинов. Пухлые ножки расшвыривали бутылки, вилки, соусники, веером разлетались брызги и объедки, звенели и лопались сброшенные на мозаичный пол тарелки, но спящие спали, а их соседи пялились на свои свечки.
Толстяк снова поклонился.
– Я вернусь, – пообещал он. – Вернусь и останусь.
Альдо приподнял кубок, взметнувшееся в нем пламя облизало лицо внука, камни на короне стали зелеными и тусклыми, словно их облепило мыло.
– Иди-иди, – обернулась топтавшаяся в залив ном гадючка. – Бу-бу-бу!
Заиграла музыка. Внук встал, подал руку улыбающемуся Айнсмеллеру и спустился в танцевальный зал. В волосах цивильного коменданта желтела бумажная хризантема. Матильда глянула на стол – цветок из пасти данарского сома исчез.
–
Омерзительно запахло гниющей рыбой и застоявшимися благовониями. Танцующие сменили партнеров, они двигались медленно и плавно, как утопленники в канале, а музыка частила, спотыкалась, путалась. Скрипки вырывались из общего лада, взвизгивая придавленными поросятами, глухо, как в животе, урчали трубы, не к месту бил барабан, и вновь пьяно хихикали смычки.
Буду-буду-буду-буду… Удо-Удо-Удо-Удо…
Айнсмеллер облизнулся не хуже поганки на столе. В ответ полуголая толстушка взросло и жеманно хихикнула, еще выше задрала юбку, прошла по хребту ритуального кабана, отбросила с дороги чашу с винным соусом, вступила левой ножкой в грибы, послала воздушный поцелуй танцующим, наклонилась и вырвала из пасти молочного поросенка малиновую бумажную розу.
Худо-худо-худо-худо… Буду-буду-буду-буду…
– Доброй ночи, фокэа. – Место Анэсти занял черный олларианец. Тот самый, из Агариса. – Вы опять там, где вас быть не должно.
– Как и вас! – огрызнулась Матильда. – Я думала, вы гуляете только по кладбищам.
– Полагаете, существует разница? – улыбнулся клирик, кивая на клубящийся зал и спящий стол. – Я – нет.
– Вам виднее, – пожала плечами принцесса. Монах был не худшим бредом, причем именно бредом. Раз он тут, значит, она допилась до закатных кошек и все остальное тоже бред. Пьяный!
– Вот вам! – Девчонка на столе сбила на пол бокал Рокслея, задрала заляпанную жиром коленку и изо всей силы топнула по блюду с голубями. – Вот!
Пары вновь сменились. Маленькая дрянь облизнула розу и швырнула в танцующих. Альдо, не глядя, ее поймал.
– Отдай! – завопила малявка. – Дурак! Я тебя не хочу! Фу! Иди вон!
– Фокэа, – монах встал, – вам лучше покинуть это сборище. На всякий случай. Я провожу вас.
– Благодарю, – буркнула Матильда, косясь на хохочущую девчонку. – Кто это?
– Идемте. – Олларианец бесцеремонно ухватил принцессу за локоть. Похабно взвыла труба, сидящий рядом с Ричардом дворянин, не открывая глаз, приподнял догоревший бокал и вновь поставил на стол.
– Дурак, – орала девчонка. – Отдай! Не твое!
– Молчите, – прикрикнул клирик, волоча королевскую бабку к позеленевшей, облупленной двери.
–
Айнсмеллер, обхватив за талию Берхайма, пронесся в каком-то локте от странного монаха, за цивильным комендантом, дразня малиновым цветком, летел обнимавший Окделла внук, третью пару Матильда не разглядела: Удо Борн в гвардейском мундире рывком распахнул дверь, черный спутник выпихнул принцессу за порог, в лицо плеснуло холодом и гарью, рыбно-имбирная вонь развеялась, за спиной досадливо чавкнуло гнилое дерево.
– Прошу меня простить, – поклонился олларианец, – следовало увести вас раньше.
– Ничего страшного, – соврала Матильда, – это не самый мерзкий прием в моей жизни.
– Это не ваш прием, фокэа, – покачал головой клирик, волоча добычу в глубь зеркальной галереи, – и это не ваш дом.
А то она не знает, что не ее, только куда ей деваться от единственного внука, разве что в Закат!
Вдовствующая принцесса на ходу стянула провонявший праздником парик, принюхалась и швырнула на пол. Жаль, заодно нельзя выскочить из платья. Матильда затрясла слипшимися лохмами, соображая, спит она или уже нет. Зеркала отражали друг друга, в темных глубинах бесчисленными армиями вставали древние доспехи, меж которыми плыли две темные фигуры.
– Святой отец, – пропыхтела принцесса, про клиная шлейф, – у вас касеры нет? Или хотя бы идите потише.
Олларианец не ответил, в зеркалах возникли огни – золотые, теплые, живые, кто-то шел навстречу и смеялся, вернее, хохотал. Монах тоже улыбнулся: по галерее в обнимку шли два жеребца – черный и белый. То есть не жеребца, а кавалера в маскарадных костюмах, но ржали они точно как кони.
– Доброй ночи, сударыня, – поклонился белый, – вам не страшно здесь в такую ночь?
