вовремя украл чужое и выдал за свое.
— То, что восходит к бессмертным, оставляйте. — Мирон был предсказуем, потому, когда перегрызшемуся Сенату потребовался царь, и оказался царем. Правда, более опасным, чем думалось вначале. — Все, что напоминает Идакловых пчел и лысых уродов, выбросить вон! Я сказал.
— Воля божественного.
— Что говорят звезды?
— Астрономы назвали наконец день и час! — Консул Менодим торжественно развернул пергамент. — Ближайший «триумф Небес» придется на одиннадцатый день месяца априоса будущего года. Луна и все пять блуждающих звезд сблизятся друг с другом и выстроятся в ряд по одну сторону от Солнца. При этом каждая из них соединится с неподвижной звездой. Подобное случается не чаще одного раза в тысячу лет. Божественные титаны особо чтили подобные дни и отмечали их пышными торжествами!..
От титанов и титанидов Нумму тошнило, хотя консулу, дабы не отстать от других, и пришлось отказаться от привычного имени Луций и возвести свой род к бессмертным, заодно убрав с глаз долой все, что напоминало о временах не столь древних. Гнева Неба Всевидящего свеженареченный Плисфий, само собой, не страшился, да и мозаики с пращуром Невкром красой не блистали, но возня вокруг титанов раздражала при всей своей необходимости. Без богов и предков не бывает императоров, тьфу ты, царей, а без царей начинается свистопляска, в которой все преимущества — за молодыми и наглыми. В свое время Нумма таким и был. Тридцатилетний секретарь старика-сенатора не просто уцелел под обломками империи, но и отхватил от бесхозного пирога немалый кусок; другое дело, что теперь, на седьмом десятке, он не желал ничего, кроме здоровья и денег. Некоторым еще требовалась власть, но власть слишком опасна для здоровья и ненадежна. Плисфий повидал многих старавшихся пролезть на самый верх, и где они сейчас? Яд, кинжал и удавка равно хороши и в империи, и в республике, и в царстве. Не стоит вытягивать шею дальше всех. И врагов без особой необходимости плодить тоже не стоит. Хочешь жить — умей делиться, и консул Нумма не стал возражать ни собрату Менодиму, когда тот вылез со своими каменоломнями, ни зануде Бротусу, взявшемуся за поиск уцелевших древностей…
— Этого мало! — Бархатистый, хорошо поставленный голос, голос не царя, но лицедея, отвлек Плисфия от подсчетов уступаемого. — Мало просто отстроить Стурнон… Я сделаю больше! Я зачеркну эпоху козопасов и полускотов. В день освящения Стурнона мы вернемся к летосчислению бессмертных.
— Но… — Бротус нерешительно огляделся и все же сказал: — Воля божественного, но Стурнон разрушили ближе к осени, а звезды должным образом встанут весной…
— Чушь! — Белокожее, как у большинства рыжих, лицо начало багроветь. — Пора наконец избавиться от Идакла с его ублюдками. Их не было! Не было, и будь проклято Время с его вонючими рабами! Титаны не затопили Стурнон. Обнаглевшая чернь не срыла Лабиринт! Вышвырнутому с Небес за уши ублюдку не строили храмов! Мне не нужен Идаклов календарь! Я возвращаю в Стурн календарь своих предков!
— Повиновение царю! Но мы не знаем, как называли месяцы титаны…
— Тогда их назову я! Заново. Стурнон возродится в первый день месяца Мирона!
— Не вижу причин для возмущения. — Стультий победоносно возвысил голос, и Гротерих с трудом вспомнил, что он в гостях и не может поднять руку на хозяйского родича, как бы тот ни квакал. И Гай не может — он сын хозяина, а хозяин слушает квакуна. Молча слушает, спокойно, только желваки на скулах играют. Рёт тоскливо отпил вина и вспомнил, как, впервые увидев Стультия, был потрясен не только его ученостью, но и огромным брюхом при худом лице и руках. Как можно быть толстым в одном месте и тощим во всех остальных, Гротерих не понимал, разве что шурин Фульгра слишком много знал, и знания эти требовали места.
Северянин с благоговением внимал мудрецу, пока тот не заговорил о рётах. Стультий утверждал, что северяне к ночи выносят новорожденных на мороз и утром подбирают выживших. Почтительное возражение было с презрением оборвано. Еще не слишком хорошо разбиравший стурнийский Гротерих решил, что неправильно понял умного человека, но Гай, оттащив рёта в угол, объяснил, что Стультий — дурак, хоть и ученый. У дураков же голова переводит науку, как брюхо еду: чем больше лопает, тем больше навоза. Гротерих с облегчением расхохотался, но от мысли, что в брюхе Стультия бродят, превращаясь в навоз, знания, так и не отделался. И еще он не представлял, почему Фульгр, соглашавшийся с шурином не чаще, чем скворец с лягушкой, пускает болтуна за стол, но стурнийцы часто поступали странно и неосторожно. Иногда Гротерих их понимал, чаще — нет. Как можно сидеть за одним столом с тем, кого презираешь? Как можно прогонять богов и разорять могилы?
— …да кто они такие, чтобы держать их здесь? — возопил Стультий и осушил очередную чашу. — Весь их подвиг в том, что они прятались в той же крепости, что и дед Приска Спентада. Узурпатора и тирана, превратившего Стурн в могилу совести… Скажу больше — все эти приски с сервиями, имена которых нас заставляли зубрить, уцелели за счет других. Брошенных на произвол судьбы, потому что подошедшие легионы отправили спасать Спентада! Десять легионов спасало одного мерзавца, пока оставшихся без защиты женщин, детей и стариков резали и сжигали заживо… Трибунов же, осмелившихся оспорить приказ, разрывали лошадьми. Вот величайший из подвигов подлейшей из империй! Вот о ком накатал насквозь лживую оду Аппий Фертар! Вот во имя чего, обобрав всех нас, лжецы и подлецы возвели мраморного урода, из-за которого ты разоряешься… Да меня оскорбляет сам вид этого склепа!
— Сильно сказано! — донеслось из-за увитой диким виноградом решетки. Квинт, отец Фульгра, все- таки пришел. — Выходит, все справедливо? Покойников — на помойку вместе со Временем, и хвала великому Небу и еще более великому Мирону? Так? Я тебя правильно расслышал?
— Само собой! — Стультий напоминал пса, который ощерился и тем не менее поджал хвост. — Лжегероям и прославлявшей их сволочи место на помойке! Мирон восстанавливает справедливость, как бы это некоторым ни вставало поперек горла… некоторым, евшим из рук Спентадов! Пришло время вспомнить истинных героев, вернув долг…
— Возвращай, — спокойно предложил Квинт. — Две тысячи восемьсот шестьдесят стурниев, если я не ошибаюсь.
— Отец! — Рядом с невысоким седым Квинтом огромный скульптор казался… не таким уж и огромным. — Стультий сейчас не…
— Стультий решил для простоты довести долг до трех тысяч? Разумно. С его стороны — не с твоей. Я запрещаю тебе кормить этого человека. Подлая империя скоро уже тридцать лет как не лезет в чужие дела, так что каждый за себя… Когда ты отдашь долг, Стультий?
— Я не должен… Фульгр помогал мне как муж Ларисы…
— Ты при мне клялся отдать.
— Я не давал расписок…
— Верно! — усмехнулся дед Гая. — Зато, помнится, в день свадьбы Ларисы ты всучил мне оду, чтобы я довел ее до Андрона Спентада. Или хотя бы до Сената… Хорошая ода и так напоминает Фертара… Достаточно заменить Андрона на Мирона, и она вновь станет верноподданной, но мне старый список милей. Надо будет его поискать.
— Я… Я отдам долг… Не сегодня, мне нужно…
— Раз не сегодня, пошел вон! Лариса, сядь. Сядь! Если вздумаешь дать ему денег, мы поссоримся. Гай, проводи дядю.
Вот это было правильно! Квинт, хоть и не держал никогда в руках оружия, напоминал Гротериху старого Френга, лучшего из воинов Рётланда, останавливавшего глупцов не мечом и не кулаком, а взглядом, хотя для Стультия и это было слишком. Старый виноторговец повернулся к уходящим спиной и опустился в плетеное кресло. Не то, в котором сидел Стультий.
— Не понимаю, зачем ты раз за разом наполняешь эту дырявую бочку… Ну да грифы с ней! Это правда, что хотят снести Скадарион?
— Не снести, изуродовать! Мирон спешит и готов сохранить остов здания, но остальное… — Фульгр воздел руки, словно в мольбе, и вдруг сжал кулаки. — Время Всемогущее, что эти невежды задумали! Два ряда разноцветных — разноцветных! — витых колонн в центре зала, желтый пол, ступенчатая пирамида для
