было, но гайифцы могли интриговать до посинения. Дело решили гоганы, и это они нашли Первородного, а не Первородный их.
— Вы не так удивлены, как я опасался. — Кардинал привычно тронул своего голубя. — Вы знаете что-то, чего не знаю я, но это уже не столь важно. Меня беспокоите вы, а не интриги Ракана. К счастью для всех, покойного.
— Что сделал Адриан с расписками Альдо? — ушел в сторону Робер. — Сжег или… передал вам?
— Ни то, ни другое. — Левий зачем-то провел рукой над своим коленом. — К сожалению. Вы ведь знаете, что такое Орден Истины?
— Да. — Вдаваться в подробности Иноходец не стал.
Странный звук… Да нет, ничего странного… Просто у кардинала на коленях устроилась кошка. И урчит.
— Интерес Адриана к наследнику Раканов разбудил интерес магнуса Клемента. — Улыбка кардинала была отнюдь не голубиной. — Интерес магнуса Клемента втянул в игру меня. Я обещал Адриану позаботиться о ее высочестве, но о делах Альдо его святейшество умолчал. Видимо, решил, что дело прошлое. В результате я ограничился тем, что поселил возле дома принцессы надежного врача.
— Это он узнал «сонный камень»?
— Да. Адгемар выбрал удачный яд.
— Адгемар? Какой Адгемар?.. Кагетский?!
— Разумеется. У казара не осталось другого выхода. Отказать Гайифе он не мог, ссориться с Талигом не хотел. Что ему было делать? Устранить повод, благо выборы нового Эсперадора требовали его личного присутствия.
Адгемар был достойным внимания господином. Когда он прибыл в Агарис, за ним и его людьми наблюдали многие. Один из доверенных слуг казара, гуляя по городу, забрел в лавку кондитера. Того самого, что испек злополучный пирог. Это выглядело случайностью — любой человек вправе захотеть сладкого…
Адгемар на вершине призрачной башни. Адгемар на террасе среди оранжевых роз. Среди военачальников на Дарамском поле… С развороченной пулей Ворона головой… Предатель. Хитрец. Умница. Казар не желал, чтобы кто-то копался в древних тайнах, но хотел получить деньги, а может, золото на этот раз ничего не решало. Адгемар попытался остановить Шар Судеб и не смог, как не смог Енниоль, а до него Адриан… Нет, главное не это, главное — Альдо. И яд. Когда умер Удо, казар давно был в Закате. Не Бурраз же отравил тюрегвизе…
— Граф Борн умер от сонного камня. Здесь, в Олларии…
— Альдо Ракан был неопытен, но очень талантлив, — чуть ли не с восхищением сказал Левий. — Он спросил у врача, где можно найти этот яд. Врач не ответил, но принц не привык сдаваться. Этот яд особо ценили адепты Истины. Вы встречались с ними дважды, но ваш сюзерен успел навестить торквинианцев не менее одиннадцати раз. Что вы знали об этом?
— Ничего. Когда это началось?
— Не знаю. Принц Ракан как таковой начал меня занимать после инцидента с собакой, но встреча, о которой донес мой человек, не походила на первую.
— Гайифа не платила Адгемару. — У Левия кошка, у тебя — Клемент, уж не предзнаменование ли это? — Ему заплатили гоганы. Они хотели получить то, что называли первородством, и Гальтару и за это обещали престол. Альдо принял их условия. С «истинниками» он тоже договорился. Эти требовали Ноху и все то же доэсператистское старье. Зато Адгемар не советовал трогать то, что спит…
— Все это прекрасно, — почти равнодушно заключил кардинал. — То есть, разумеется, это кощунственно и многомерзко, но мы отвлеклись. Робер, неужели вы продолжаете считать другом человека, фигурально говоря, торговавшего за вашей спиной вашей же душой? И неужели вас удивляет, что ваша душа сочла сделку незаконной и взбунтовалась? Можно оплакивать бешеную собаку. Убить, но оплакивать, потому что собака не повинна в том, что ее укусила другая бешеная собака. Вас, продолжай вы идти за Альдо Раканом, следовало бы убить, но вы были бы достойны слез. Альдо Ракан не достоин ничьей скорби, хотя его, к несчастью, оплачут.
— Если б я мог… — Ореховая настойка начинала брать свое — кабинет его высокопреосвященства заволакивался дымкой и по-кошачьи урчал. Нет, это урчала кошка, непонятно как оказавшаяся у лица Робера. — Если б я мог отвезти вас к Матильде. Чтобы вы были рядом, когда она узнает…
— Это невозможно, — отрезала кошка и посмотрела голубыми человеческими глазами. — Вы не можете оставить Олларию. И я не могу. Долг перед множеством горожан и солдат не важнее совести только потому, что он и есть — совесть. По крайней мере для вас… Поймите же это наконец! Для этого вы, слава Создателю, достаточно пьяны.
Алва полулежал у ручья, опустив правую руку в воду. Напротив сидела лягушка и не боялась. Она герцога просто не видела. Эти твари видят только то, что двигается. Откуда Марсель это взял, он забыл, но Ворон был неподвижен и смотрел на мир сквозь лягушку. Сквозь Марселя он смотреть не мог при всем желании, так как офицер для особых поручений торчал за маршальской спиной, где его и укусил кто-то вроде слепня. Кровопийце чужая неподвижность не помешала, напротив. Молчать и сочувствовать чужим утратам, когда чешется, Марсель так и не выучился. Он выругался. Вышло сразу жалобно и убедительно. Валме напомнил себе принцессу Елену, когда бедняжка ждала «черного гостя». Стало смешно, но зуд никуда не исчез.
— В чем дело? — Стрелять Ворон не собирался, как и оглядываться.
— Слепень, — честно признался Валме. — Пока один, но сейчас слетятся.
— Копытка. — Кэналлиец кивком указал на веселенькие листочки у ручья. — Натритесь. Должно помочь…
— Но не от голода. Господин Первый маршал Талига, вам не кажется, что пора завтракать?
— Мне кажется, что пора ужинать. Вам. — Алва небрежно плеснул водой в лягушку. Та плюхнулась в воду. Полетели брызги.
— Я готов! — отрапортовал Валме.
— Ну так отправляйтесь, — разрешил Алва.
— Прислать вам Шеманталя-младшего?
Маршал снова плеснул водой, на сей раз в подвернувшуюся стрекозу. И снова попал. Над ухом отвратительно загудело — слепень не заставил себя долго ждать. Валме вздохнул и полез за копыткой, чавкая по скрывавшейся под травкой грязи и безжалостно топча незабудки и что-то желтое и не столь романтичное. Солнце клонилось к закату, в животе урчало, на краю луга маялись адуаны, а Ворон сидел у ручья, как какой-то найер. Смерти короля, за которого он собирался на плаху, маршал почти не заметил. Смерть коня превратила его в камень. Вот и понимай этих великих…
Копытка пахла резко, но приятно. Похоже благоухали рафианские специи, которыми в Валмоне натирали мясо. Отринув низменные мысли, Валме размял в пальцах несколько листков, провел влажной ладонью по шее и за ушами и решительно направился к Ворону.
— Как хотите, — объявил он, — но оплакивать животное дольше, чем монарха и кардинала вместе взятых, — государственное преступление. Тем более без касеры.
— Сейчас государственное преступление оплакивать кого бы то ни было. — Ворон пошевелил воду. В Урготелле он шевелил угли. — Пить и плакать будем позже. Когда все кончится.
— Вы забыли сказать: если доживем, — уточнил Марсель.
— Если не доживем, пить и плакать будут другие. Моро должен был погибнуть и погибнуть именно так. Леворукий берет свое, когда хочет, а не когда ему швыряют долг в лицо. Вам не надоело за мной таскаться?
— Ваше общество придает жизни остроту и смысл, к тому же дело не в вас. Мне не нравится, что в Олларии не осталось цветочниц и что туда наползли философы. Я хочу вернуть все как было.
— Боюсь, еще одного Килеана-ур-Ломбаха вам не найти.
— И не надо! Когда я говорю «как было», я имею в виду после дуэли в Нохе, а никак не до. Уродам в столице делать нечего, разве что на кладбище.
— Тут вы ошибаетесь, — Ворон провел мокрой рукой по волосам, — когда уродцы, которым не стать в
