Валме покосился в сторону исповедальни — Марианна изводила монаха уже без малого час. Красавица обещала каяться подлиннее, но искушать судьбу не стоило. Виконт выжидал, глядя, как призрак здоровается с не своими сосудами. Наконец, не в силах выбрать любимейший, Валтазар занял позицию точно посреди небольшого помещения, в старину служившего молельней для знатных паломников. Точка была столь равноудаленной от вожделенных сосудов, что Марселю вспомнился Лаик и ментор, вдалбливавший унарам азы геометрии. Ностальгически взгрустнув — не то чтоб он любил математику, но юность есть юность, — виконт пересек молельню и возложил руку на отливающий червонным золотом бок.
— Господин Валтазар, — начал переговоры посол Ургота, — у вас ничего не получится. Они материальны, а вы — нет. В вашем нынешнем виде пытаться присвоить храмовое имущество бессмысленно.
Вопреки осиленным Валме трактатам о нематериальных сущностях, Валтазар не испустил ни стона, ни завывания. Он даже не расхохотался. Коршуном кинувшись на защиту подвергшегося нападению сокровища, дух внезапно пропал, зато запахло чем-то похожим на разбавленную вербеной падаль, а свет лампад потускнел, из золотистого став коричневатым. Валме догадался, что угодил в объятия призрака.
На всякий случай дипломат подпрыгнул — внизу мелькнула призрачная макушка. Разрубленный Змей, ну и бред! И ведь на трезвую голову, что особо приятно.
— Сударь, — вонь не то чтобы раздражала, но могла пропитать одежду и вызвать ненужные вопросы, — отойдите. Я не могу разговаривать, не видя вашего лица. Вы хотите получить эти сосуды в полную и безраздельную собственность? Если да, мы можем заключить сделку.
Сухие иммортели в свете лампадки казались сделанными из золота, их теплое сияние превращало полутемную приемную в почти дворец. Живые цветы в комнатах Катарины тоже были — скромные примулы в стеклянном кувшинчике возле накрытой на ночь птичьей клетки. Наверняка с передаренной Иноходцем морискиллой. Кроме нее и Дикона в комнате не было никого — служанка помогала лекарю. По всем правилам, как светским, так и церковным, Дику следовало уйти, а он бродил от стены к стене, трогая то цветы, то подсвечники, и думал сразу обо всем и не о чем… О том, что они опять не поняли друг друга.
Затворившись в Нохе, Катари отрезала себя от людей. Она знала лишь то, что хотел Левий, готовый на ложь и лжесвидетельство именем своего придуманного бога. Кардинал превратил королеву в невольную союзницу своих замыслов, сыграв на ее вере и чистоте. Катарина всегда винила себя в чужих ошибках и преступлениях, чего удивляться, что она стала орудием врагов Альдо и Талигойи?! Ложь порой кажется истиной, особенно если часть правды приходится скрывать даже от Робера.
Иноходец до сих пор злится из-за приговора, предательство Спрута его и то не переубедило. Что ж, Повелителю Молний остается лишь завидовать — неприятные решения за него принимает сюзерен, Эпинэ только исполняет. Попробовал бы он выбрать между чистой совестью и Талигойей!
Создавшие Кэртиану боги заповедовали своим избранникам в том числе и жестокость. Пока эти заветы выполнялись, Золотая Анаксия существовала. Как только на смену неприятному долгу пришел сладенький эсператистский обман, государство рухнуло. Нельзя, делая по-настоящему великое дело, остаться незапятнанным. Ворон, как ни странно, это понял; Эпинэ, Катарина, даже отец — нет.
— Сын мой, вы еще здесь?
Дикон кинулся наперерез вышедшему наконец врачу, опасаясь, что тот уйдет, но человек с голубем на груди с готовностью остановился. Вблизи он напоминал растолстевшего Вейзеля и был столь же хмур.
— Я против продолжения взволновавшего госпожу Оллар разговора, — без обиняков объявил он. — Я надеялся, что вы ушли, так как отказывать больной в ее настойчивой просьбе нежелательно. К сожалению вы здесь, и госпожа Оллар хочет вас видеть. Я даю вам полчаса и ни минутой больше. Если больной вновь станет плохо, это будет на вашей совести.
— Что с ней?
— Главная причина болезни в том, что тело этой женщины уступает по крепости духу, — сварливо объяснил «Вейзель». — Если б госпожа Оллар отбросила мирскую суету, она бы выздоровела. Разумеется, ей пришлось бы до конца дней беречь сердце, но непосредственная опасность бы миновала.
У Катари больное сердце! Он всегда это подозревал…
— Я буду осторожен, — пообещал юноша, но врач уже шествовал к двери. Он сказал, что считал нужным, и не собирался задерживаться.
— Идемте, сударь. — В голосе вышедшей вслед за врачом служанки слышалась откровенная ненависть. К герцогу Окделлу, к Альдо или к мужчинам вообще?
Ведьма переползла две комнаты и постучала в дверь третьей.
— Окделл, — буркнула она, — как вы хотели…
— Пусть войдет.
Катари не лежала, а сидела у столика с зеркалом. Омерзительной серой тряпки на голове и плечах больше не было. Золотились две толстых девических косы, пахло кошачьим корнем и еще какими-то травами.
— Ну вот, — заворчала служанка, — встали… Сказано ж было лежать.
— Иди, Аманда, — устало и холодно велела Катари. Служанка подчинилась, на прощанье одарив Ричарда полным злобы взглядом. — Я знала, что вы еще не ушли, — тихо сказала королева, — и настояла, чтобы вас пустили. Мы вряд ли увидимся снова, поэтому я должна… должна сказать вам правду во имя Эгмонта… Святой Алан, как бы я хотела этого избежать!
— Я все знаю, — тихо сказал Ричард. Он поклялся эру Августу молчать, но заставлять Катари вновь пережить прежний кошмар было бы подлостью. — Я все знаю… Ты вернулась к Ворону, чтобы избавить отца от Багерлее и Занхи. Моя жизнь и моя кровь принадлежат Талигойе и тебе… Но мое сердце… Оно только твое. Навеки…
Он не собирался говорить о любви, но был рад тому, что сказал. Весна несет с собой войну и неизвестность, пусть Катари знает все!
— Не надо, — женщина уронила руки на колени, — не надо, Дикон. Я не хочу ничего слышать… Я не должна.
— Потому что повесился Фердинанд? — резко спросил Ричард. — Он это сделал ради тебя… Он хотел, чтобы ты была свободна и счастлива.
— Не надо, — беспомощно повторила Катари. Неужели эта женщина заставила в едином порыве подняться всю Посольскую палату? Вот это измученное хрупкое существо?
— Ты сделала для них все, что могла, — сказал то, что должен был сказать, Ричард. — И для Оллара, и для Алвы. Тебе не в чем себя упрекнуть.
Она вымученно улыбнулась.
— Ты ошибаешься… Какой глупый разговор, и совсем не о том… Я устала. Я в самом деле устала и забыла, зачем тебе позвала. Позови Аманду и… будь счастлив.
— Я не уйду без ответа! — Вдовий срок для раздумий невелик, а она слишком верит в Создателя…
— Какой может быть ответ? Я могла бы стать твоей матерью… Твоя любовь… твоя настоящая любовь еще заплетает куклам косы.
— Окделлы любят только раз… Я полюбил. Катарина, меня ждет война. Ты права, наша встреча может оказаться последней. Я должен знать правду!
— У нас нет будущего, Дикон. — Руки, мнущие кисти шали, те же руки, ломающие ветку акации. Теперь в них четки. — Нет и не может быть. Есть причина…
— Причина может быть лишь одна — ты меня не любишь.
— Пусть будет так, — печально и безнадежно произнесла женщина, и Ричард понял, что она лжет. — Я тебя не люблю и никогда не любила. Прошу вас, герцог, уходите.
— Это неправда! Неправда…
Катарина не ответила, даже не пошевелилась. Она лгала, в этом не могло быть сомнений. Лгала, потому что не считала себя вправе быть счастливой на могилах Фердинанда и Алвы.
— Не мучай себя. — Второй раз за день Ричард коснулся хрупких пальцев. Женщина вздрогнула, но
