Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат

– Нареченная Мэллит, – велел достославный из достославных, – подойди.

Гоганни вздрогнула и обернулась. У стены под отяжелевшей яблоней стоял некто в светлых одеждах.

– Подойди! – повторил он, и Мэллит подошла. Достославный из достославных пришел не один. Темным столбом от стены отделился чужак в странной одежде. Он был молод, красив и мертв. Дул ветер, и сеть из скачущих теней оплетала сад, но не могла поймать тех, кто уже был вне тьмы и вне света.

– Не бойся, – сказал молодой, и Мэллит вспомнила сперва дождь, затем – платье и, наконец, лицо. – Мы пришли не за тобой, а к тебе.

– Чего желают… – начала Мэллит и замолчала, не зная, как называть тех, кто пришел. Она не боялась, просто очень хотелось убежать в тепло дома, и гоганни могла это сделать. Ее тело принадлежало ей, как и голос, и тень. Двое, некогда решившие ее судьбу, не связали ее своими цепями.

– Ты можешь видеть, – темные глаза были совсем живыми, – ты сможешь запомнить. Так вышло. Только ты, других не осталось.

Только она, ведь путь к дому отца в страшнейшую из ночей заступил этот юноша. Как же долго недостойная жалела, что не лишилась рассудка и не умерла…

– Ты долго скрывалась. – Это уже не упрек и еще не приказ. – Города потеряли весну и теряют лето. Колодцы все полнятся, а мы не можем ни войти, ни остановить, ни предупредить. Ты можешь. Ты – Залог…

– Нет! – Мэллит рванула платье, обнажая грудь. Шрам не кровоточил. – Нет! Нареченный Удо порвал цепь… Я не ваша!

«Хочешь свободы – иди!» Зелень луны, кровь снега, страшный слепой взгляд становится просто грустным… Почему от тех, кто уходит, не остается взгляда, вздоха, улыбки? «Бедная ты, бедная…» Такие простые слова – и такие незабываемые… Тает кинжал, умирает на стене фреска, Повелевающий Волнами зажимает рану…

– Опомнись! – Желтая фигура заслоняет темную. – С тебя сняли цепь, но не долг. Вспомни тех, кого ты знала и кто не делал тебе зла! Их именем и во имя их пройди по своим следам! Найди первородного Робера и скажи ему, пусть уведет тех, кто готов уйти.

– Цена Зверю – жизнь. – Вновь черное впереди, так почему она вспоминает золото роз? – А смерть – цена зову…

– Народ мой не пошел за мной, я оставался с ним до конца… Меня нет, ты есть. Уведи того, кто был другом, уведи тех, кто еще чист… Я не смог, а огонь опоздал; поспеши же, пока не пришли лyны.

– Запомни…

Мэллит запоминала, а виски ломило от боли, и ночь пахла дымом и кровью. Ноги стыли и дрожали, то замирало, то принималось лихорадочно стучать сердце… «Теперь все будет хорошо… Хорошо для всех! – обещал Удо. – Или я, или ты… Иначе нельзя!» «Эх ты, Эжени…» – улыбался воин, отдавая спасительную звезду. Он ничего не знал и понял все… Теперь и он, и первородный Робер в городе, куда идет беда, но мироздание – еще не мир, а предсказание – не судьба!

– Я все сделаю, – прошептала Мэллит, но кто расслышал слово ее, кроме ночи? Пришедший из дождя и вышедший из пламени ушли своими дорогами. Гнула отяжелевшие ветви яблоня, и травы вновь пахли травами. Ни следов, ни свидетелей, названный Ротгером далеко, а ждать нельзя. Нельзя! Гоганни торопливо провела пальцем по шраму. Крови не было, а вот платье она порвала… Ей подарят новое и велят успокоиться, а в не знающий своей беды город придет луна. За виновными и за безвинными… Бессилие громоздило серый лед, а решимость высыхала лужицей на солнцепеке, потому Мэллит и вбежала в спальню роскошной среди ночи. Утром ей просто недостанет сил объяснить.

– Брысь, – пробормотала спящая, услышав шорох, но не прерывая сон, – бры… А… Курт, не сейчас…

– Блистательная… – Гоганни тронула мерно вздымавшийся холм, как мягко стало пальцам. – Госпожа… баронесса!

– Ну какой же ты… Ну…

– Госпожа Юлиана!

– Что?.. А?! – Груда тканей завозилась и раскрылась, словно отошел от кочана внешний лист. Роскошная села на постели и, не открывая глаз, высекла огонь. – Ох… я кричала, да? А я подумала… мне тут… Что с тобой?!

– Я… Я видела в саду двоих. Я их помню. Они меня ждали… Они хотели…

– Сон, – улыбнулась женщина. – Иногда сны бывают такие… странные, а в девичестве мы пугливые. От незнания. Представь себе, Курт…

– Нареч… Сударыня, прошу меня… Сын вашей сестры рассказал про меня не все! Старый герцог с цепью на груди велел молчать, но теперь нельзя…

Роскошная слушала, глубоко дыша и не прерывая. Мэллит сбивалась и выправлялась, объясняя про Повелевающего Волнами, заступившего дорогу мертвому, про нареченного Робером и солдата, чье имя ничтожная забыла…

– Он отдал мне вот это. – Семилучевая звездочка легла в ладонь. – Знал, что я бегу, что я – женщина, и отдал, а ведь для вас душа ценнее жизни… Теперь этот солдат там… в Олларии. И никому нельзя выходить, я слышала!

– Там много кто! – Роскошная встала и начала одеваться – без спешки, но быстро и ловко. – Те, кто к тебе приходил, не забыли себя. Такое редко, но бывает. Знать бы, сколько они бродили под стенами – в Хексберг нет дороги ни варитам, ни выходцам. Вот ведь, пятнадцать раз польза, шестнадцатый – вред! Чего глазами хлопаешь? А ну брысь собираться. Едем!

– К блиста… К герцогу-регенту?

– К Курту, и немедленно!

Глава 3 Северо-восточная Гайифа. Кипара 400 год К.С. 8-й день Летних Волн

1

Козел был прелестен, но безымянен. И вовсе не потому, что, потеряв любимого хозяина, согласно завету Бакры, утратил и данное тем имя, просто к скотине ничего не липло. Такое случается: у батюшки был повар, само собой, отличнейший, которого, без сомнения, как-то звали, но никто этого имени не знал – жена и та величала беднягу то муженьком, то старым дуралеем. Так и с доставшимся Марселю скакуном. Виконт пытался бороться с судьбой, нарекая гордого рогача то Астром, то Анаксом, то, с учетом театра военных действий, Арсаком, куда там… Тварь упорно оставалась Скотиной и Козлом. Через месяц смирились оба. Валме – с волей Бакры, лишившего свое дитя имени, дитя Бакры – с косоруким наездником; впрочем, косорукость потихоньку отступала.

Взяв неделю назад под бдительным оком Коннерова братца дюжину хитрых препятствий и взлетев по каменистому склону к потягивающему касеру наставнику, Марсель понял, что к бою готов, то есть готов, но не совсем. Безымянный козел не способствует прославлению талигойского флага, и виконт лично раскрасил могучие рога черным и белым. Вышло верноподданно, но скучно и как-то убого. Мог бы выручить алый, но использовать цвет покойной королевы было бы бестактно по отношению к Рокэ, и Марсель обратился к собственному родовому наследию. Рога стали бело-черно-зелеными, а сбрую украсили зелено-черные банты. Это уже было не стыдно показать и друзьям, и врагам. Виконт ждал битвы, грыз знаменитые кипарские грушеяблоки, кои автор трактата об изысканной и здоровой пище предписывал кушать только что сорванными, угощал Скотину и любовался пейзажами.

Будь северо-восточная Гайифа поровнее, убери Леворукий или тот же Бакра излишек горок, холмов и холмиков, вышло бы очень похоже на Дорак с его вишневыми садами. Сады имелись и здесь, и какие! Разлапистые тщательно побеленные деревья гнулись от чудовищного урожая, ранние сорта уже вовсю осыпались, изрядно возбуждая бакранских скакунов. Козлов тянуло к изысканным фруктам не меньше, чем их наездников – к воинским радостям, но имперцы сопротивляться не спешили, разве что младший Шеманталь нарвался на необычно упорных таможенников. Отряду Коннера, с которым шли Марсель и Рокэ, не досталось и этого. Адуаны и бакраны добрались до столицы провинции беспрепятственно, но Кипара, по