Надо сесть в тюрьму, чтобы перечислили твои заслуги.
Вот он стоит перед нами: малого роста, лысый с молодости, большелобый и пухлогубый, белозубый и веселоглазый.
Малого роста и лысый с молодости, — кому от этого было хорошо?
Ему.
У кого не проявлялись комплексы, — удавкой за горло?
У него.
И другие вокруг не чувствовали его обделенности. Недаром же он сумел покорить красавицу!
А что? Так и должно быть. Жена? Конечно, красавица. Дела? Конечно, большие. Работа — лучшая. Успехи — грандиозные. Судьба — счастливая.
Щаранские — они все оптимисты.
Это у них семейное…
«Анатолий Щаранский — человек абсолютно бескорыстный, честный, добрый, благожелательный к другим людям, — пишет друг его детства. — Я утверждаю это, ибо знаю Толю еще со школьных лет, тех лет, когда формируется личность человека, и на протяжении всего нашего знакомства у меня ни разу не было оснований усомниться в добрых качествах его души».
Вот он стоит перед нами: добрый и мягкий, спокойный и благоразумный, четкий и обязательный.
Цепкий ум: все понимает с полуслова.
Шахматист: просчитывает вперед на много ходов — личные дела, работу, жизнь.
Бессеребреник: ничего не надо.
«Один свитер есть, так зачем второй? Два сразу не наденешь».
Неловкий в быту: все разбивает, все проливает, ломает, опрокидывает, теряет. Но не в делах. Не в работе.
Сладкоежка…
«Умный, рассудительный, лишенный какой-либо агрессивности, Анатолий никогда не действовал под влиянием порыва или давлением чужого авторитета. Он всегда стремился разобраться в ситуации, вынести свое суждение, но придя к какому-то выводу, отметал безразличие и страх и делал так, как велела его совесть».
Вот он стоит перед нами:
— Я голоден. Покормите меня.
Без нахальства. Без стеснения. Как должное. Ведь он пришел к своим, он пришел к друзьям. Поел — и побежал дальше, по неотложным делам.
Дай Бог, чтобы у вас был такой дом, куда можно постучаться без стеснения, в неурочный час:
— Я голоден. Покормите меня.
Дай Бог, чтобы у вас были такие друзья, которые могут постучаться в вашу дверь…
«Будучи человеком общественным по своей природе, смелым и требовательным, он вступается и за других людей, оказавшихся в таком же положении…»
Еврей, беспокоящийся о евреях.
Еврей, беспокоящийся о неевреях.
Когда страдают люди, им надо помогать, не спрашивая национальности.
Это в наших традициях. В крови нашей…
Вот он стоит перед нами: оптимист, жизнелюб, с улыбкой от уха и до уха.
Уверенный в себе и в других. Сосредоточенный на надеждах — не на страхе. Принимающий плохие прогнозы, как временные. Хорошие — навсегда.
Щаранские — они все оптимисты.
Это у них наследственное…
Но уже на шахматной доске зашевелилась странная фигура, тихая, незаметная пешка, помаленьку проползшая в ферзи, — Саня Липавский.
Это был их сюрприз.
Ах, Саня, Саня, ласковый ты наш теленочек!
Ах, Саня, Саня, усатое, мурлычащее создание!
Откуда же ты взялся, дорогой?
Как же влез в самую нашу серединку, в души наши, стал нужным и незаменимым, услужливым и участливым?
Вот я гляжу на фото, где все мы. И ты. И я. И другие. И хозяин дома, нежный твой друг, которого ты теперь оплевываешь. И Толя Щаранский, преданный твой товарищ, которого ты сдал в тюрьму с рук на руки.
Что же тебя заставило, Саня, что?
Чем они тебя взяли? На что купили? На испуг или на деньги?
И когда ты был до конца искренним? Тогда — с нами? Или теперь — в газете?..
«Мне нелегко было взяться за перо, но после долгих и мучительных раздумий я пришел к выводу, что должен это сделать…»
Не было у тебя, Саня, «мучительных раздумий». Не было у тебя такого периода, когда ты мог бы задуматься, одуматься, отойти от нас, понять свою «трагическую ошибку». Еще за пару дней до статьи в газете ты все так же улыбался, лизался, целовался со всеми. Еще за пару дней до статьи ты намеревался более активно включиться в работу.
В какую «работу», Саня?
«Я хотел бы заявить, что приложу все свои силы в разоблачении враждебной деятельности отщепенцев и изменников Родины, которые продались ЦРУ…»
Еще за пару дней до статьи ты хотел приложить все свои силы для выезда в Израиль. Еще за пару дней до статьи ты снял в городе комнату, чтобы можно было задерживаться по делам и не ехать ночью домой, за город. Что ты готовил, Саня, в этой комнате, какие ловушки? Каким шпиговал ее оборудованием для подслушивания и подглядывания? Нет, не было у тебя «мучительных раздумий», Саня Липавский, а просто дернули наверху за веревочку, и ты сработал, ты исполнил свой номер, свой трюк, свою коротенькую игру — пляшущий человечек, однодневка…
Недаром ты так нервничал в тот последний день, все ждал какого-то звонка, ждал команды…
И дождался.
«Я хотел бы посвятить себя борьбе за идеалы мира, дружбы народов, за социализм…»
Борьбе? Какой еще борьбе ты хочешь себя посвятить? С кем собираешься бороться, Саня, с какими еще друзьями?
Несчастны те идеалы, которые нуждаются в помощи такого человека…
Назавтра после статьи я показал наше общее фото двум разным людям. Которые не знали тебя. Которые не знали никого на этом снимке. Я попросил их угадать, кто же тут Саня Липавский.
Оба указали на тебя, Саня.
Оба, не сговариваясь.
