тридцатидвухлетний Шанмуга Грамани привел свою дочь Раджакумари в деревянную церковь и там перерезал ей горло. Так она стала человеческой жертвой. И это далеко не единичный случай. Немецкая газета «Зюддойче цайтунг» 21 марта 1980 года сообщила, что ритуальные убийства происходят довольно часто среди фанатично настроенных индусских сект, которые считают, что богов можно умилостивить только свежей человеческой кровью, причем предпочтение в таких случаях отдается детской. По словам газеты «Индиан экспресс», в Коох-Бехаре отец зарубил топором четырех своих маленьких детей (старшему не было и семи лет) перед изображением Черной богини Кали. Подобный случай вызвал гневное негодование в парламенте штата. Лакешман Сингх Гири убил, по крайней мере, троих своих детей, совершая священные обряды в храме Кали, причем сделал это рядом с домом, чтобы тем самым умилостивить злые духи и оказать помощь бесплодным родителям. В этой связи «Таймс оф Индия» задает такой вопрос, протестуя против подобной жестокой практики: «Разве можно себе представить, что в нашем индустриальном веке детей убивают как скот, только чтобы доставить удо вольствие какому-то божеству?». Однако в настоящее время жертвами Кали становятся в основном козы и козлы, овцы и буйволы, которых также убивают с одного маха ятаганом. Тем не менее с традицией приносить в жертву Кали людей еще далеко не покончено. Сегодня не только в Бенгалии, но и в других районах страны повсюду можно увидеть уродливо разукрашенные изображения богини на дереве. Она все еще предстает с ожерельем из человеческих черепов, в одной руке у нее окровавленный меч, а в другой — отрубленная голова с вытекающей из нее по капле кровью.
Кое-какие принудительные изменения произошли в стране особенно под воздействием иностранных правителей, не желавших мириться с существующим положением вещей. В основном это имело место после прихода англичан, которые не собирались расставаться со своими христианскими принципами и пускать дело на самотек. Но даже первые английские поселенцы не очень-то церемонились с жизнью человека. В середине XVIII века британские власти в Калькутте сожгли живьем одну женщину, которая подговаривала любовника убить ее мужа. В том же городе в 1789 году несколько грабителей были схвачены, связаны, им отрубили правую руку и левую ногу, а на ампутированные конечности налили кипящего масла. В результате все эти люди умерли. Рассказывают, что правитель Бомбея Элиу Йейл, обнаружив, что его дворецкий покинул без предупреждения дом, велел его за это повесить. Его советники по вопросам правосудия бросились искать, каким наказанием можно заменить смерть через повешение, и, хотя английский закон предусматривал такую кару за мелкие преступления, они не смогли обнаружить в юридических анналах хотя бы одного подобного случая из судебной практики. Тогда Йейл повесил своего слугу за пиратство. Подавляя крупнейшее антиколониальное восстание в 1857—1859 годах, англичане прибегли к жесточайшим репрессиям.
По-видимому, ничего нет удивительного в том, что новые правители Индии сквозь пальцы смотрели на человеческие жертвоприношения, так как в стране в те времена процветало насилие, убийства. Например, губернатор Сурата, самой первой торговой фактории англичан (1613), однажды резко прервал устроенный в их честь прием. Хозяин дома вдруг впал в неистовство и приказал тут же обезглавить всех танцевавших перед ним девушек, к великому потрясению своих британских гостей.
Не вызывает сомнения, что в конечном итоге большинство форм человеческих жертвоприношений прекратилось бы в любом случае, а англичане лишь ускорили желанные перемены. Множество индийских богословов и ученых отправились в Европу, и им предстояло сыграть важнейшую роль в кампании за устранение обряда сжигания вдов и других подобных ритуалов. Они оказывали довольно сильное давление на власти.
Здесь возникает вполне уместный вопрос: почему индусы продолжали заниматься человеческими жертвоприношениями даже после того, как ритуальные убийства были сведены до минимума в греко- романском мире и на какое-то время исчезли вообще на христианском Западе? Но тем не менее Индия стоит в одном ряду с теми странами, которые считают себя «родиной цивилизации».
Знаменитый английский историк и социолог Арнольд Тойнби в своей книге «Исторический подход к религии» без тени колебаний причисляет индуизм к одной из «высочайших» мировых религий. Однако чуть дальше в той же книге он приходит в ужас от
Европейцы, будь они христианами или бывшими христианами, до конца прониклись идеей, что такое хорошо и что такое плохо. Две силы, вовлеченные в бесконечный конфликт, для них — отнюдь не две половины одного божества. Для христиан Бог — это любовь, а его враг — Дьявол. Представление о том, что Бог и Дьявол могут сосуществовать в одной ипостаси, чуждо западной философско-религиозной мысли.
В Индии Шива, муж отвратительной Кали, — один из триады верховных богов (наряду с Кришной и Вишну), обитающих на вершине индуистского религиозного пантеона. Но Шива является не только, создателем, творцом Вселенной и всего сущего, он также и разрушитель ее. В изображении этого Бога мы видим символ смерти — череп и символ рождения и роста — полумесяц. Шива — это чистое созерцание, он слит с вакуумом абсолюта, где не проявляется никакой напряженности, но тем не менее он — олицетворение постоянной активности, он неистов и игрив. В доказательство его злобно-игривого характера можно привести один индийский миф, в котором рассказывается, как Шива стал победителем великого и могущественного дракона, превратившегося в слона. Бог заставил слона безостановочно танцевать, покуда животное не упало замертво на землю. Тогда Шива содрал со своей жертвы шкуру и, надев ее на себя, пустился в чудовищный пляс победителя.
Даже Вишну, которого обычно изображают в более благостных тонах, обладает двойственной природой. «Бхагавадгита», песнь о Господе, классическое сочинение в индуизме, рисует Вишну как верховное божество. Поэма написана в форме диалога между принцем Арджуной и его возницей, которым является переодетый Вишну. Накануне битвы Арджуна колеблется, следует ли предпринять решительные действия — его приводит в ужас та кровавая бойня, которая наверняка за этим последует. В ходе разговора Арджуна начинает догадываться, кто на самом деле его собеседник, и просит его открыть свой секрет. Вишну выражает согласие, и перед Арджуной предстает доброжелательный творец Вселенной. Тот испытывает благоговейный страх, но чувствует, что ему показали далеко не все, что существует и иная ипостась божества. Вишну его предостерегает, чтобы он не настаивал на этом, но тот проявляет упрямство, и тогда Вишну рассказывает ему чудовищную правду; теперь перед принцем проходят картины того, как быстро исчезают все формы жизни в ужасных многочисленных ртах Вишну, того божества, которое их когда-то само создало. В самом важном месте этой индийской поэмы верховное божество таким образом представлено в двух ипостасях: создателя всего живого на Земле и его разрушителя. Для тех, кто исповедует христианскую веру, такой чисто индийский взгляд на вечность может показаться странным и далее раздражающим, но он отлично объясняет отношение индусов к смерти и готовность посягнуть на жизнь человека. Если Бог одновременно хороший и плохой, то человеку нет необходимости стараться быть хорошим и он волен принимать любую сторону природы Бога. Аскетизм индусов может преследовать пассивный уход из этого мира; христианский же идеал — следовать за Иисусом Христом и любить своего ближнего, как самого себя, — утрачивает для них смысл. Дело в том, что жестокую сторону богов всегда легче копировать, да и результаты получаются куда более впечатляющими. Для чего испытывать угрызения совести от убийства своего ближнего в ходе чудовищной церемонии, если даже великий Шива и его жена приходили в восторг от разрушения в руках орудия смерти, а сами питались человеческой плотью?
Кришна, этот более милосердный член индуистской триады, таким образом говорит в «Бхагавадгите»:
