не сможет притупить эту боль… Ты можешь посылать им деньги, но они не возьмут много. Ты можешь писать им, но ни в одном письме тебе не удастся выразить то, что хочется. Возврата нет. Мэрион Хит умерла. Умерла давно. Вместо нее появилась Мэрион Шебир. Но теперь и часть Мэрион Шебир тоже умерла. Только теперь она со всей очевидностью поняла, что не должна была уезжать из Туниса. Но уже было поздно. Ей отведена определенная роль, и она должна ее играть до конца.
Уставив взгляд в переборку палубы, она вслух проговорила:
— Проклятые Хадид и Моци. Ненавижу обоих. — Потом, перевернувшись на живот и уткнувшись лицом в подушку, вдруг почувствовала, как у нее, как когда-то у матери, задрожала верхняя губа, а по щекам побежали давно сдерживаемые слезы.
Глава 2
Они не доставляли неприятностей. В одиночестве завтракали и ужинали в кают-компании и уходили. Большую часть времени проводили в своих каютах или на палубе под тентом. Но даже собираясь вместе, они почти не разговаривали. Мадам Шебир читала книгу, попавшуюся ей под руку в кают-компании, а Хадид, укутав шею шарфом, почти все время спал.
Полковник Моци, которого события последних дней, казалось, вовсе не трогали, не читал и не спал, а весь день с интересом наблюдал за тем, что происходит вокруг. Время от времени его неуемная натура не выдерживала, и тогда он вскакивал с места, принимаясь вышагивать взад и вперед по отведенному для пленников пространству, словно дикое животное, заключенное в клетку. Двое других не обращали на него внимания, так как, по-видимому, хорошо знали его и давно привыкли к подобным вещам. В свою каюту он обычно уходил последним, а сразу после ужина возвращался на палубу, и в пурпурном мраке надвигающейся ночи еще долго светился огонек его сигареты.
В первый же вечер после ужина Джон удалился в каюту, которую занимал на двоих с Имреем, и написал отчет о проведенном дне, а также весьма подробный доклад, который намеревался отправить Бэнстеду. Его просили быть начеку и наблюдать за всем происходящим, но так как он и малейшего понятия не имел о том, чего от него ждут и что именно он должен увидеть, он решил записывать на бумаге все, даже мало-мальски показавшееся ему примечательным. Перечитывая свои заметки, адресованные Бэнстеду, пытаясь поставить себя на его место и представить, что могло бы заинтересовать того более всего, он так и не нашел ничего, за исключением разве что его замечаний относительно мадам Шебир.
'Ее поведение, признаться, некоторым образом озадачило меня.
Ее не было с Хадидом и Моци в тот момент, когда они были захвачены на высотах Эль-Геффы. То, что они могут быть истощены физически и морально после того, как неделю находились в бегах, я еще могу понять. Однако я не вижу в них ни малейшего признака усталости или упадка духа. Зато мадам Шебир производит впечатление человека, находящегося в крайней степени душевного напряжения. А ведь нам известно, что в момент их поимки она находилась в Тунисе, после чего сразу же вылетела в Кирению, чтобы воссоединиться с мужем и добровольно принять решение разделить с ним его участь.
Насколько вам известно, я не знаток женской психологии, да и психологии вообще, но, мне кажется, если вы добровольно приносите себя в жертву и по собственной воле выбираете заключение, это выглядит более чем странно, когда вы бросаетесь со злобными нападками на первого же попавшегося вам на глаза надзирателя (тут имеется в виду моя несчастная персона)'.
Джон запер отчет в портфель и задумался. Мысли его неотвязно крутились вокруг этой женщины. Весь день она просидела под навесом в своем желтом льняном платье и легком шелковом шарфе, накинутом на плечи. Он видел, как в какой-то момент она скинула сандалии. Эта незначительная деталь сразу же перенесла ее в категорию обыкновенных женщин, которых Джон встречал и раньше. Они всегда делают так — сбрасывают туфельки под столом в ресторане или во время'' спектакля в театре…, а потом вы должны ползать на карачках с зажигалкой в руках и искать их в темноте. Он вдруг почувствовал легкий приступ раздражения. Какая же она все-таки дурочка. Ни одна английская девушка, у которой есть хоть капля здравого смысла, ни за что бы не вышла за Хадида.
К тому времени, когда он окончил Оксфорд и поступил в Лондонскую школу экономики, стало уже вполне очевидным, что впереди его ждет. В Кирении был убит и возведен в сан великомученика его отец, и было ясно, что Хадиду уже не избежать тяжелой мантии национального лидера на своих плечах. Ее, по-видимому, не интересовали его деньги, лишь внешность и личные достоинства. Только девушка, никогда не имевшая несчастья прочесть хотя бы одну газету, могла не знать, к чему все это приведет.
Джон вышел на палубу глотнуть свежего воздуха. Стояла теплая ночь, с севера дул слабый ветерок. «Данун» шел через пролив, взяв курс на юго-запад. Джону казалось, что он почти чувствует запах земли, лежащей далеко-далеко от них по правому борту…, этот отдаленный запах Испании, впитавший в себя бесконечное множество ее пряных, колоритных ароматов. Почти вровень с ними проплыла стая дельфинов. То и дело выныривая, резвящиеся животные рассекали фосфоресцирующую поверхность, поднимая вверх целые снопы зеленых брызг. На капитанском мостике мерцал огонек, а позади них над темными водами стелилось продолговатое облачко, оставленное дымовой трубой «Дануна».
На палубе под тентом он заметил огонек сигареты, осветивший на мгновение лицо полковника Моци. Тот стоял, прислонившись к парапету и обратив лицо к морю. Искоса взглянув и заметив Джона, спокойно проговорил:
— Майор Ричмонд?
Джон остановился:
— Слушаю вас, полковник.
— У Хадида сильно болит горло. Он время от времени страдает от простуды. Вот рецепт, он очень простой…
Он сунул руку в карман кителя и протянул Джону скомканный листок бумаги. Джон взял его:
— Я передам это в лазарет. Там приготовят лекарство.
— Благодарю вас.
Джон хотел уйти, но полковник вдруг повернулся к нему и, выставив вперед дымящийся мундштук, указал им на орудийную башню. Возле нее, едва различимая в потемках, вырисовывалась фигура вооруженного матроса.
— Неужели вся эта охрана действительно необходима? Возле наших кают, возле кают-компании, пока мы едим, и здесь?
— Боюсь, что да.
Полковник тихо рассмеялся:
— Неужели вы думаете, мы решимся что-нибудь предпринять? И что, по-вашему, вообще можем сделать? Вывести из строя мотор? Или прыгнуть за борт?
Джон улыбнулся. Вопросы прозвучали с явной иронией. В них не чувствовалось ни тени недовольства, и Джону показалось, что полковник просто склонен немного поговорить.
— А вы, полковник, если бы были на моем месте, убрали бы охрану?
— Разумеется, нет. — Разговор забавлял Моци. Он вставил в мундштук другую сигарету и продолжал:
— А будь вы на моем месте, майор, попробовали бы вы совершить самоубийство или бежать?
— Не думаю, что самоубийство могло бы принести вам какую-то пользу. Другое дело побег. Только боюсь, «Данун» не самое подходящее для этого место. — Какое-то внутреннее чувство подсказывало Джону, что лучше не затевать подобных бесед с пленником. Ему положено держать дистанцию. Но с другой стороны, он получил четкое, недвусмысленное указание постараться как можно больше узнать об этих людях. А как выполнить одно, не нарушив другого? Поэтому Джон решил придерживаться спасительного равновесия.
— Несколько лет назад, — заметил полковник, с легкостью переходя к другой теме и желая тем самым убедиться, что Джон не против немного с ним поболтать, — один из батальонов вашего полка воевал в Кирении.
— Да, я знаю.
— Ваши солдаты молодцы. И вот что любопытно…, сознание солдата сродни религиозному сознанию. Вот, например, мы с вами враги, а между нами нет ненависти. Даже, я бы сказал, нечто вроде взаимной симпатии. Только, кроме солдат, есть еще и их народы, и они-то ненавидят друг друга.
— Это в равной степени относится к обеим сторонам.
