Плоть и кровь

— Такая прелестная ночь, — сказала она.

— Наверное, — согласился Билли. — Да, пожалуй, ее можно назвать прелестной.

Ему было уже пятнадцать — старшеклассник, — однако он не повзрослел, а словно бы упрочился в своего рода угрюмом, затянувшемся детстве. Увлечений у него не было. Одежду он носил смешную — латаные расклешенные брюки и цветастые, слишком просторные рубашки. Единственные, кто водил с ним дружбу, — это горстка хиппи и хулиганов, слонявшихся вокруг школы, точно бездомные коты. Тодд был с ним достаточно обходительным, однако Сьюзен знала: на самом деле Билли ему не нравился. Нет, не так, Тодду нравились все. Билли он попросту не уважал. Считал его странноватым, чудным. Говорил: «По-моему, он чокнутый, твой братец».

— Из-за чего ругались? — спросила она.

— Какая разница? Разве причина так уж важна?

Он с силой затянулся. Лицо его казалось состоящим из заострений и пустот. Костлявые выступы носа и подбородка, скулы отсутствуют, губы напрочь отказываются приобретать хоть какую-то форму. Усыпанная прыщами кожа. Сьюзен боялась, что эта его незавершенность может сохраниться навсегда.

— У папы сейчас трудное время, — сказала она. — Столько всяких обязанностей. Я думаю, нам следует набраться терпения.

— Разумеется, — ответил Билли. — Шла бы ты в дом. Тут холодно.

— Ничего. Кстати, откуда у тебя сигарета?

— Я много чего делаю, о чем ты не знаешь. У меня своя жизнь, совсем другая.

Она кивнула.

— Пожалуй, я все-таки пойду, — сказала Сьюзен. — Ужасно устала.

— Ладно.

— Просто он иногда теряет власть над собой, — сказала Сьюзен. — Но, по-моему, папа меняется к лучшему. Старается. Нужно просто потерпеть.

— А ты не заметила, что вещей он не ломает? — спросил Билли. — Я раньше тоже так думал. Что он просто теряет власть над собой. Но после сегодняшнего скандала мне попалась на глаза стеклянная курочка, та, что на подоконнике стоит. И знаешь? Сколько я себя помню, она всегда была у нас, стояла на самом виду, и он ни разу ее не тронул. Так что я начинаю думать, знаешь ли, что ему хочется причинять нам боль. Он понимает, что делает. Если бы он и вправду терял власть над собой, то давным-давно расколотил бы этого куренка.

— Он тебя ударил?

— Папочка? Ну что ты. Он меня отродясь пальцем не тронул.

— Билли, выйди сюда, на свет.

— Я в полном порядке.

— Что случилось? Расскажи.

— Ну, получил пару оплеух. Ладонью. Очень похожих на поцелуи.

— Выйди на свет. Я хочу посмотреть.

— Забудь, — сказал он. — Я действительно в порядке. Но хочу тебе кое-что сказать.

— Что?

— Рано или поздно я его убью, и мне не хотелось бы, чтобы, когда я это сделаю, люди говорили, будто я утратил власть над собой. Хорошо? Я убью его, но больше никому вреда не причиню и ничего не разобью, не сломаю. Погоди. Мне нужно, чтобы ты поняла. Чтобы рассказала всем, как одной ночью стояла здесь со мной и я сказал тебе, что собираюсь убить его. Только его. Никого больше. Сделаешь это? Окажешь мне такую услугу?

Сьюзен поплотнее прижала руки к груди.

— Какой ты все-таки глупый, — сказала она. — Я иногда гадаю — ты сам-то хоть понимаешь, какой ты глупый?

Сьюзен выключила в спальне свет, легла в постель. По обоям кружили в темноте розовые маргаритки. Услышав, как подъехала машина отца, она встала, накинула халат и спустилась вниз. Выглянула по дороге на кухню в окно столовой — Билли на заднем дворе не было. Может быть, он уже лег; может быть, отправился на прогулку по окрестностям. Она достала из холодильника молоко и, когда в кухню вошел отец, уже ставила кастрюльку на плиту.

— Привет, папочка, — сказала она.

Он постоял в двери, вглядываясь в нее так, точно знал ее когда-то давно, но не может теперь припомнить ни имени ее, ни точных обстоятельств их знакомства.

— Мне что-то не спится, — сказала она. — Выпьешь со мной молока?

— Сьюзен, — произнес он.

— Садись, — сказала она, вытягивая стул из-под кухонного стола.

— Как ты, Сьюзен? — спросил отец. — Как школа?

Эту его манеру говорить она знала: старательно точное произношение каждого слова, учтивость, почти официальность. Когда отец выпивал лишнего, к нему возвращался давний акцент.

— В школе все превосходно, папочка. Ну, школа — она и есть школа. Садись. Молоко сейчас согреется, минута — и готово.

Он аккуратно прислонился к холодильнику. Пылкое, невинное, как у мальчика, лицо. После работы он так и не переоделся — белая рубашка, галстук в строгую полоску. Надо же, побил Билли, вылетел из дома, чтобы напиться, вернулся через несколько часов, а узел его галстука так идеальным и остался.

— Ты будешь королевой выпускного бала, — сказал он. — Я так горжусь тобой, радость моя.

— Встречи с выпускниками, папочка. Выпускной бал когда еще будет — весной. Пока я всего лишь принцесса. А королевой скорее всего станет Розмари. Она же местная. И в школе у нее примерно триллион друзей.

— Королевой станешь ты, — сказал он. — Да. О да, все выберут тебя.

Молоко уже начинало пузыриться у стенки кастрюли, Сьюзен сняла ее с огня, покачала в воздухе.

— Я не похожа на Елизавету, папочка, — сказала она. — Да и красивых девушек в школе немало. И ты даже не представляешь себе, как они одеваются.

Сьюзен тут же втянула в себя воздух, словно надеясь всосать вместе с ним последнюю фразу и проглотить ее. «Не жалуйся ему на нехватку денег, особенно когда он такой». Впрочем, выражение отцовского лица не изменилось. Он продолжал смотреть на нее влажными, несфокусированными глазами.

— Принцесса, — сказал он. — Они сделают тебя королевой. Обещаю.

Он большой, опасный, он переполнен любовью. А если ее не выберут, что тогда будет?

— Быть одной из принцесс — это уже большая честь, — сказала она. — Да садись же, папочка. Молоко готово.

Интересно, куда подевался Билли? Отца он, конечно, не убьет, это понятно, а вот отец, если Билли войдет сейчас в кухню и поведет себя определенным образом, может сделать все что угодно.

— Ты не просто принцесса, — сказал он, опускаясь на стул. — А вообще, как ты? Счастлива? Как Тодд?

— Тодд — он и есть Тодд, — ответила она, разливая по чашкам молоко.

— Школа есть школа, а Тодд есть Тодд, — произнес он. — Как-то невесело это звучит. Не очень счастливо.

Она поставила перед ним чашку, сказала:

— Не слушай меня. Все отлично. Наверное, у меня синдром выпускницы, что-то в этом роде.

— Как?

— Синдром выпускницы. Отчаянное желание покончить со школой, пока ты в ней на хорошем счету. Медицина тут все еще бессильна.

Отец покивал, глядя в чашку с молоком.

— Мы с твоим братом немного повздорили сегодня, — сказал он.

Отец хотел столь многого. И мог причинить столько вреда.