Джаз в Аляске

стенам коридора. Красные огнетушители на белых стенах. Огнетушители были того же цвета, что и телефоны, которые эти треклятые доктора от него прячут. Джо глубоко вздохнул. Ацетилен, только что вымытый коридор, морфий, каустическая сода… из всех запахов, окутавших помещение, Джо постарался уловить только запах морфия.

Во дворе лечебницы грузовик из прачечной забирал тюки с грязной одеждой – такое случалось раз в неделю. «Он похож на мусоровоз», – решил Джо про себя. И так оно и было: из кузова грузовика выглядывали двое парней в черных рабочих перчатках – точь-в-точь таких же, как у мусорщиков. Теперь Джо смотрел только на перчатки.

Морфий, Джо, морфий, морфий.

Грузовик подъехал к главному входу: контейнеры, выставленные к больничным воротам, меняли на контейнеры с чистой одеждой. Когда машина скрылась из виду, Джо перенес свое внимание на разговор, продолжавшийся в холле.

– А на Аляске? Неужели кто-нибудь считает, что на Аляске тоже есть пчелы?

Аляска

Начиная с этого дня Аляской стали называть больницу, в которой все они содержались. Там все было настолько белое – и стены в коридорах, и обстановка в палатах: простыни, чашки, тарелки, все без единого рисунка, – что казалось, предметы вообще лишены объема. Все белые часы с белыми стрелками стояли, словно доктора управляли внутренними страхами пациентов, возводя неподвижность в систему.

Да разве может быть что-нибудь ужаснее маятника, замершего в своей высшей точке?

Безмолвие было таким же белым, как в рассказах Джека Лондона. Белые халаты. Врачи и медсестры, которым передавалась бледность халатов. Только окна лучились зеленью. Одинокое дерево в центре двора помогало определять времена года на этой земле, которая в остальном почти всегда оставалась влажной и серой. Вот уже много лет назад врачи распорядились срубить все деревья вокруг стены, чтобы таким образом применить на практике новаторскую шоковую терапию, заключавшуюся в полнейшей изоляции пациентов от внешнего мира. Как говорили, такой шоковый метод уже был успешно внедрен в Германии, в психлечебнице под названием Дахау. Аляска больше походила на тюрьму, чем на больницу, – по крайней мере, если судить по забранным металлической сеткой окнам и по окружавшей внутренний двор стене высотой два с половиной метра. Время прогулки пациентов тоже было строго ограничено: два часа в день по будням и не больше трех по субботам и воскресеньям.

Люди, угодившие на Аляску, ничем не походили друг на друга. Бывший боксер Джо Панда, размышлявший об аэрозолях и мертвых насекомых и с завистью взиравший на рукавицы рабочих из прачечной, был всего лишь одним из пациентов. Там же в конце концов оказался Ji Анатоль. известный как Душитель с Разводного Моста, неудавшийся писатель. Этот человек сделал блестящую военную карьеру на севере Африки и написал мемуары, решив отведать литературной славы, – однако книга его провалилась, что повергло эго Анатоля в самую глубокую из депрессий. Писатель начал с того, что продал свою машину, а кончил тем, что заложил свой дом и сбыл все свое имущество, чтобы иметь возможность скупать собственные книги, которые никого больше не заинтересовали. Анатоль обнаружил недюжинную способность к перевоплощению и всякий раз, заходя в книжный магазин, представал в новом обличье. Он мог появляться в одной лавке до двадцати раз за утро. Двадцать раз войти и выйти – и чтобы никто тебя не признал! Анатоль отбирал магазины для покупки своих книг особым образом: заходил только в те, что предоставляли газетчикам данные о продажах, по результатам которых составлялись списки самых покупаемых изданий. Когда Анатоль оказался в списке, но не смог подняться выше второго места, он окончательно потерял голову и начал душить возле разводного моста тех, кто покупал книги его соперника. Затем он топил свои жертвы в реке, привязав им на шею печатную машинку фирмы «Испано Оливетти» – для утяжеления. В некоторых газетах его прозвали Убийца Испано вследствие этого необычного modus operandi.[4] Местная мексиканская община пришла в возмущение, и журналисты были вынуждены изменить прозвище на более политкорректное: Убийца Оливетти. Когда Анатоля арестовали и посадили за решетку, его история попала на первые полосы всех без исключения газет, а его мемуары – здесь, несомненно, сыграл свою роль притягательный подзаголовок, добавленный в издательстве: «Мемуары Душителя с Разводного Моста. Тринадцатое издание» – начали раскупаться нарасхват.

Кстати сказать, колоссально повысился спрос и на печатные машинки фирмы «Испано Оливетти».

Тюремное заключение и последовавший впоследствии перевод в лечебницу плавно перетекли одно в другое: в камере Анатоль каждую ночь стучал по клавишам несуществующей печатной машинки, так что его возненавидел не только ближайший сосед, – он еще изрядно потрепал нервы обитателям смежных камер. В психлечебнице Убийцу Оливетти принялись накачивать транквилизаторами, от которых он сворачивался калачиком и погружался в глубокий сон.

Седобородый старик Галилео был когда-то могильщиком в маленьком городке у моря. В одном из тех городков, где все говорят плохо обо всех и даже не стараются это скрыть. Удрученный тем обстоятельством, что уже много месяцев подряд в городе никто не умирает, боясь потерять работу и стремясь к неукоснительному соблюдению своих обязанностей, могильщик обзавелся здоровой – по его мнению – привычкой каждую пятницу казнить одного из земляков самого преклонного возраста. Когда иссякли запасы одиноких стариков и доверчивых старушек, он перешел на холостяков и вдов. По словам бедняги, другого выхода у него не было. Ему просто приходилось заниматься этим делом до того самого дня, когда его арестовали. На полицейском допросе могильщик разъяснил, что проделывал все это с целью поддержать гомеостатическое равновесие в городке. Что касается прозвища – Галилео, – он получил его за то, что всегда обнаруживал движение в предметах, которые пребывали в абсолютном покое. Обитателям больницы Галилео запомнился своими оживленными беседами с чучелом черепахи: он призывал своего маленького питомца взобраться вверх по отопительной трубе («и не хитри со мной, не придуривайся»), в то время как черепаха оставалась на своем месте, неподвижная как камень. И только он один упрямо утверждал, что стрелки часов на Аляске движутся вперед. Они были настолько неподвижны, что не давали ни малейшего повода для знаменитого «Ерриг, si muove».[5] Только сумасшедший мог с такой яростью доказывать, что эти стрелки вращаются. И все-таки Галилео был местным ветераном и пользовался всеобщим уважением. Трудно было судить о его возрасте, хотя его борода намекала на несколько сотен лет.

Откровенно говоря, было бы неправильным называть обитателей Аляски злодеями. Само собой, их не сочтешь и романтиками. Однако последнее все-таки будет ближе к истине. Они были начисто лишены злости – этого качества, необходимого в борьбе за выживание. Это были просто-напросто люди по другую сторону меловой черты, проведенной богами.

– Аляска. Нарекаю тебя этим именем до конца моих дней. Но, тебе на беду, еще и до конца твоих дней…

Аляска. Белая и холодная. Галилео уловил самую суть.

Чай для избранных