— Ну еще бы. Так именно и происходит.
— А скажите мне, если уж мы заговорили об искусстве, обществе, вкусах людей. Поддержка деньгами и влиянием — она дает возможность развиваться тому, что поддерживают, а другому — тому, что не поддерживают, — развиваться не помогает. Я правильно понимаю? Поправьте, если ошибаюсь.
— Вы опять нарочно глупости спрашиваете. Да, это совершенно правильно. Тот, кого поддерживают, идет вверх, а тот, кого не поддерживают, катится вниз.
— Например, если миллиардер поддерживает одного журналиста, а не поддерживает другого, успеха и известности скорее добьется первый, чем второй.
— Само собой.
— И люди, то есть общество, будут хорошо знать того, кого поддерживает миллиардер, а того, кого он не поддерживает, знать будут хуже.
— Так и происходит.
— То есть богатый человек сможет формировать то, что мы называем общественными вкусами и общественными взглядами. Это так?
— Да, так.
— А те, кого уже поддержал миллиардер, сами, в свою очередь, смогут кого-то поощрять, используя свой авторитет. Так ведь и происходит формирование общественных пристрастий. Вырабатывается коллективное мнение, не так ли?
— Так и происходит. Те, кто уже замечен обществом, сами получают возможность указать на других, чтобы и тех заметили.
— Эта должность в области искусств называется кураторством, в бизнесе — менеджментом. То есть формируется класс управленцев общественными пристрастиями, класс вожатых.
— Да, это именно так. У нас теперь даже есть школы кураторов и институты менеджеров.
— Видите, этот процесс нельзя оставлять без внимания. Потому что именно так формируется общество, начиная с элиты, то есть с избранных.
— Конечно, как же иначе!
— А в основе этой конструкции лежит пристрастие и воля богатого, поощряющего группу лиц, которые ему полюбились. Правда ли это? Ведь у нас сейчас такое общество, где успех и слава измеряются деньгами.
— Вы правы. В основе, в самом начале должна лежать добрая воля миллиардера. Он захочет и оснует газету. Или построит музей. Или купит картину. Или даст денег на гранты. А потом уже вокруг этих денег выстроится конструкция из лиц, к деньгам допущенных. Появятся менеджеры, кураторы, критики. И дальше уже крутится общественный механизм сам по себе. Так устроено теперь общество, зачем же скрывать?
— Это очень понятно. Тем более что мы с вами уже сказали раньше, что тот, у кого есть миллиард, такие возможности имеет, а тот, у кого лишь тысяча, таких возможностей не имеет.
— Ну как вы музей построите на тысячу? Как вы газету на тысячу запустите?
— Это было бы непросто. Но вот вы мне на что ответьте, голубчик. Если те, у кого миллиарды, люди нечестные — а мы с вами, кажется, решили, что миллиард честным путем заработать нельзя, — получается, что в основе нашего общества лежат ворованные деньги?
— Ну какая разница? Ворованные они или нет, если на эти деньги картину купили или газету напечатали, — не все ли равно? Лишь бы деньги остались в обществе.
— В этом утверждении как будто есть логика. Не все ли равно, что деньги краденые, если на них куплена хорошая картина, верно я вас понимаю?
— Именно это я и имею в виду.
— То есть деньги уже существуют помимо человека, который ими обладает. Или все-таки человек тоже присутствует?
— Присутствует, куда ж он денется.
— И ему, наверное, даже приятно себя чувствовать строителем общества. Пожалуй, он купит такую картину, которая ему понравится, и будет поддерживать такую газету, которая покажется ему интересной.
— Они любят фотографироваться в музеях и со студентами. Знаете, как богачи это обожают!
— И если им говорят, что у них отменный вкус, им тоже приятно.
— А как же!
— Тем более что говорят им это те, кого они кормят. И они тогда понимают, что деньги истратили не зря.
— Так и получается. Заплатишь, например, журналисту, — Гена покосился в мою сторону и на всякий случай сказал: — ты уж не обижайся. Заплатишь, например, журналисту, и он статейку нужную напишет. Может, не прямо про того, кто платит, зачем так грубо? Он про работодателя писать не станет, не-е-ет! Но в нужное время в нужном направлении статейку тиснет. Кого надо прищучит, кого надо похвалит.
— Да что ты на меня уставился, Гена! — сказал я ему. — Я, если хочешь знать, про твоего Бабицкого и писать не стану. Противно мне. Его и без меня по косточкам разберут. Ты лучше скажи, где остатние пятьдесят миллионов, а? Не интересовался?
— Не знаю я ни про какие пятьдесят миллионов! Я жулика сегодня взял, который пятнадцать лимонов хапнул, — и с меня довольно. Завтра, может, еще что обнаружу — а на сегодня рабочий день окончен!
— Если позволите суммировать сказанное, — кротко сказал Сергей Ильич, — работа журналиста, писателя, художника зависит от рынка труда. То есть в известном смысле инициирована богачом, который платит творческому работнику зарплату.
— Рыночная экономика! Демократическое общество с рыночными отношениями.
— И в основе человеческого энтузиазма лежат деньги. Против денег выступать вряд ли кто станет, правда?
— Ну давайте не будем притворяться деточками, Сергей Ильич! Кушать всем хочется. Капитализм у нас, Сергей Ильич! Журналист вам никогда не скажет, что на заказ работает. Но деньги за свою работу он получать хочет. А платит ему капиталист. Так что же, он будет этого капиталиста или его друзей в газете ругать?
— А капиталисты у нас — я имею в виду миллиардеров, которые купили газеты и пароходы, — не самые честные люди.
— Обыкновенное жулье.
— Значит, в основе нашей общественной конструкции лежат вкусы и пристрастия мошенников. То есть человек дурной, вор, скорее всего просто негодяй, формирует общественную элиту и устанавливает эстетические критерии общества. Так получается? И то общество, которым мы с вами восхищаемся, существует благодаря жулью и подонкам.
— Нет, — пылко сказал Гена, — это не так! Я не согласен! Где-то мы допустили ошибку в разговоре. — В самом деле, Сергей Ильич, — поддержал я прыщавого следователя, — как-то вышло вдруг, что все у нас неправильно, а начали-то мы с того, что все хорошо. Я думаю, в одной из ваших фраз вы нас на слове поймали. Не помню точно где, но что-то такое было.
— Давайте сначала, — сказал Гена Чухонцев. — А то выставили нас дурачками.
— Помилуйте, — начал Сергей Ильич, но Гена его перебил:
— Все вы передергиваете! Начнем сначала. Я поймал вора. Хорошо это? Да просто отлично! Стало наше общество чище? Стало, не сомневайтесь! Хорошо обществу, когда ловят жуликов? Прекрасно! И такое общество я называю свободным. Вот и все!
— Поверьте, голубчик, — сказал Сергей Ильич, — я ничего так не хочу, как вместе с вами доискаться до истины. Скажу больше, я хочу доискаться до такой истины, которая даст мне возможность с оптимизмом смотреть на жизнь. Давайте еще раз разберем ситуацию.
— Вот именно, — сказал Гена, — давайте еще раз и по порядку. И без этих ваших каверзных вопросиков! Я сам следователь, знаю, как человека можно вопросами довести. Возьмешь паренька, посадишь под лампу часиков на сорок, а потом прямо в лоб ему вопросы, вопросы. Тут главное — даже не пытаться выяснить, виноват или нет. Золотое правило есть: надо давить так, будто все уже сам знаешь. Как я Бабицкого расколол, а? Вот и у вас такая же метода. Вопросики эти ваши меня в тупик ставят!
— Чтобы вы не думали, что я хочу вас поймать на слове, давайте я сдам свое оружие — каверзные
