— А можете вы… У вас могли быть другие дети, — сказала она.
— Немногие, слишком немногие, понесли. Наши ряды истощаются, как и наше волшебство ослабевает. Ни одного ребенка не родилось от родителей селки за последние сто лет, — он повернулся, его лицо резко очерчено, как зимний лед. — Я собрал человеческих подопечных, детей, родившихся от человеческих матерей или воспитанных человеческими отцами, и привел их сюда. Их недостаточно, чтобы гарантировать наше выживание. Даже близко не достаточно. Твой брат был последним.
Дилан, брат, которого она едва знала, брат селки, который только недавно вернулся в Конец Света. Он въехал в комнату, которую когда-то делил с Калебом. Хотя теперь, когда он был помолвлен с Региной, он проводил большую часть своего времени со своей новой семьей.
Его семья.
Люси моргнула.
— У Дилана есть ребенок.
— Несомненно.
— Тогда, почему ты не говоришь с ним? Почему ты не просишь его…
Ох.
Мозг ее подвел. Нутро Люси скрутило. Она уставилась на Конна, вспоминая.
— Ты сделал это, — медленно проговорила она. — Той ночью в доме. Ты пришел, чтобы поговорить с Диланом.
Теперь его глаза были осторожны и холодны.
— Я предложил им возможность воспитать ребенка в Убежище.
Она прижала руки к животу.
— Ты предложил им больше чем возможность. Ты дал им выбор.
— Люси…
— И это больше, чем ты дал мне.
Конн сжал руки за спиной.
— Твой брат знал то, чем он рисковал и что он отклонил. Ты не знаешь.
— Я слышала, как вы говорите на лестнице, — она разбиралась в беспорядке воспоминаний и эмоций, выбирая слова. — Ты сказал, что я продолжаю родословную. Родословную моей матери. Ты сказал, что у меня есть право выбора.
— Они должны были сказать тебе.
— Ну, они не сделали этого, — ее губы задрожали и затем сжались. Отказ ее семьи принять ее, доверять ей, все еще причинял боль. — И ты тоже.
И это причиняло боль куда сильнее. Ее пугало, что у него была власть причинить ей боль эмоционально.
— Я говорю тебе сейчас, — размеренно сказал он.
— Говоришь мне, — она встала на дрожащих ногах. — Не спрашиваешь меня. Что стало с моим правом выбора? Я имею право сказать нет.
— Ты сказала да, — его голос был резок и точен. — В саду.
Его рука, удерживающая ее челюсть, его лицо над ней, темное и полное решимости, окруженное ореолом синего, синего неба. «Уедем со мной», — скомандовал он. — «Уедем».
Она задрожала немного от тоски и своей реакции.
— Я не помню, чтобы я что-то говорила.
— Ты согласилась своими действиями.
Ее щеки горели.
— Я согласилась заняться с тобой сексом. А не иметь от тебя детей.
Его челюсти сомкнулись.
— Люди беременеют после секса. Или это не приходило тебе в голову, когда ты лежала подо мной?
С таким же успехом он мог ударить ее кулаком в живот. У нее перехватило дыхание. Ее колени дрожали. Она даже не рассматривала возможность, что могла уже быть беременной.
Дура, дура, дура.
— Я увлеклась, — пробормотала она. — Больше это не повторится.
Двумя быстрыми шагами он проплыл через комнату к ней.
— Повторится.
Она испуганно вскинула руки. Если он тронет ее, она потеряна.
— Я не могу. Ты не можешь заставить меня.
Он остановился как вкопанный. Их глаза замкнулись друг на друге.
Ее сердце стучало в груди. Она осознала, что он смог бы. Кто остановил бы его? Кто хотя бы обвинил его?
«Мои люди умирают», — сказал он взглядом.
Таким взглядом. Он выворачивал ее сердце наизнанку.
О, Боже. Она чувствовала, как ускользает, рассыпается, словно песок, ее решимость. Что она должна сделать?
Они смотрели друг на друга, находясь на расстоянии шага. Напряжение звенело между ними. Он был так близко, такой крупный и мужественный. Если бы он добрался до нее, то она кричала бы? Боролась бы с ним?
Или она позволила бы ему делать все, чего он хотел?
Все, чего она хотела.
— Я не буду тебя принуждать, — сказал он холодно.
Облегчение пронеслось сквозь нее. Конечно, это было облегчение. То крушение чувств не могло быть больше ничем. Разочарование. Досада.
Она сделала глубокий вдох, зная, что ее грудь вздымалась и опускалась под шелком.
— Хорошо, — она сказала осторожно, ожидая услышать «но». Она была чертовски уверена, что было «но».
— Но и позволить тебе уйти я не могу. Ты принадлежишь этому месту. Придет время, и ты это примешь.
Напряженность выплеснулась гневом.
— Я не какой-нибудь ребенок, тоскующий по дому в летнем лагере. Я не проснусь однажды утром, внезапно решив следовать программе.
— Тем не менее, ты останешься, — его строгое лицо выглядело твердым и изнуренным, как каменное изваяние средневекового короля или святого. — Сегодня вечером ты будешь спать здесь.
Она крутила свой пояс, держась за свое самообладание. Она чувствовала себя неугомонной, ноющей, сварливой.
Неудовлетворенной.
— Это — твоя комната, — сказала она.
— Да. Ты здесь в безопасности.
— Действительно, — она едва узнавала в этом тяжелом, провоцирующем голосе свой. Зуд зародился в ее крови и потрескивал под кожей. — Кто будет защищать меня от тебя?
Он окинул ее лицо пристальным взглядом.
— Это от меня ты должна защищаться? — пробормотал он. — Или от самой себя?
Ее рука взлетела, чтобы ударить его. Он схватил ее запястье, позволяя ей почувствовать свою силу. Удерживая ее, в то время как пульс Люси отбивал в горле безумный ритм, и воздух, почти осязаемый, пульсировал между ними. Его глаза потемнели. Он перехватил руки.
Она чувствовала ток его крови, стучащей в ней через пальцы на ее запястье, овладевающий ритмом ее сердца. Ее пульс замедлился, чтобы соответствовать его. Его сердце вело ее, один пульс, один удар. Он притягивал ее ближе, пока его лицо не оказалось в дюйме от ее лица. Она была окружена им, его ароматом, его жаром. Ее легкие наполнились этим. Его дыхание овеяло ее губы. Она раздвинула их в ожидании, почти дегустируя его поцелуй, как вино.
И, тем не менее, он не преодолевал разрыв между ними. Его рот нависал над ее губами, ожидая ее
