— сообщил он. — А пока — к мозгоправу!
И дверь за ним закрылась. Этот раунд борец провел молниеносно и филигранно, выиграв с разгромным счетом. Можно сказать, всухую.
В принципе, на этом все должно было закончиться: то, что Миха сделал дальше, вполне могло привести к насильственной психиатрической госпитализации или в колонию для несовершеннолетних или закончиться еще чем похуже.
Джонсон догадывался, почему Миха так себя вел. Наверное, они были с Буддой ближе всех, и, наверное, он пытался так справиться с ситуацией, которая могла раздавить его. Но после драки кулаками не машут. Это всем известно. К сожалению, это так, и здесь уже ничего не поделать.
Как только их отпустили, Миха забежал домой и меньше, чем через минуту вернулся с огромной дорожной сумкой.
— Идемте! — сказал Миха, и Джонсон впервые увидел, как в глазах его друга промелькнули серо- голубые льдинки. — Я знаю, где они будут.
Борца они нашли на «Близких шашлыках». Так назывался заросший зеленью пустырь с древней ветвистой чинарой недалеко от их дома. Под чинарой приютилось несколько длинных бревен-скамеек, была оборудована жаровня из кирпичей, низкий стол, сбитый из фанерных ящиков и даже что-то вроде лежака. Скорее всего, борец решил еще разок попрощаться с Таней, коль уж вышла заминка с отъездом в Москву. Компания — еще было двое товарищей борца по сборной — только приступила к пикнику. Пили сухое белое вино — Джонсон запомнил, что это было разливное молодое «Ркацители», которое тогда продавалось из передвижных цистерн-бочек по 20 копеек стакан, — и на столе лежали две здоровенные воблы, называемые на местный манер кутумами.
(— Очень подходящая снедь для романтического свидания, — произносит гурман и ресторатор Джонсон.)
Миха поставил сумку у своих ног и начал без предисловий:
— Верни майку!
Борец обернулся, удивленно посмотрел на мальчиков.
— Давай, снимай! Она не твоя!
— О, подрастающее поколение, — Таня склонила голову на плечо борца, словно приласкиваясь. — Хорошенький какой! — Она игриво улыбнулась. — Был бы постарше...
— Он знает, что бы с ним стало, если б был постарше, — ровно произносит борец.
Джонсон помнит, как из-за прилива адреналина застучало сердце — здесь безлюдный пустырь, а не милиция, и защитить их от трех местных головорезов некому.
«Если только Таня, — неожиданно закрадывается робкая и предательская надежда. — Она все же женщина».
— Майку возвращай! — как испорченный механизм повторяет Миха. — Она не твоя!
— А чья, если она на мне? — с усмешкой резонирует борец.
— Его, — Миха указывает на Икса. — И мы это уже проходили.
— Смотрю, ты не угомонишься никак! — в голосе борца мелькает пока еще слабовыраженная угроза.
— Если там ручкой не помечено «Х», можешь меня бить, — с нелепой отвагой самоубийцы предлагает Миха. — Если пометка там — значит, ты вор! Показывай!
— Не дорос еще, чтоб он тебя бил, — говорит один из товарищей борца, бритый и коренастый; в акценте на слово «он» сквозит уважение, граничащее с подобострастием.
— Я вас не спрашиваю, — отвечает Миха. — Это между нами. Снимай и показывай!
Если прежде борцы смотрели на мальчиков с удивленным любопытством, — так, должно быть, матерый волк смотрел бы на атакующего его той-терьера, — то теперь все трое смеются. Кроме Тани.
— Ребята, идите отсюда! — говорит она. — А то хуже будет!
— Хуже уже не будет, — огрызается Миха. — И вы это знаете. Вы все!
— Я не пойму, ты смелый или больной? — наконец произносит борец. — А? Оборзел, что ли?
— Верните майку, и мы уйдем! — мямлит Икс.
Борец вздыхает, его мышцы чуть напрягаются. Таня отстраняется от него.
— Приди и сними, — холодно предлагает борец, и глаза его становятся какими-то темными. — Ну? Она ж твоя, говоришь!
Икс неуверенно кивает, однако делает шаг вперед. Теперь становится ясно, что остановить уже ничего не удастся.
Борец поднимает руки и ждет:
— Снимай, — говорит он со спокойной улыбкой, в которой все угрозы уже остались позади. — Забирай, если она твоя.
Икс покупается и как загипнотизированный кролик подходит к борцу. Словно в замедленной съемке Джонсон видит, как Икс протягивает руки к майке.
«Нам конец, — думает Джонсон и вдруг тоже ощущает безрассудную отвагу. — Ну и что, значит, будем биться». И его взгляд быстро пробегает по густой траве в поисках чего-нибудь тяжелого, какой- нибудь палки или большого камня на худой конец.
(«Как странно», — думает Джонсон в пустынной тишине своего дома: это ощущение, зародившееся тогда впервые, когда утихают все звуки, мысли, оканчиваются сомнения, и остается лишь дурманящее предвосхищение битвы, часто потом ему помогало.)
— Нет! — Миха пытается остановить Икса. — Сам снимай! — Его голос захлебывается, и он кидается к борцу.
Дальше все происходит очень скоро, словно время замедляется.
Борец сделал молниеносный выпад и мягко, раскрытой ладонью оттолкнул Миху в лоб. Но тому хватило — он отлетел назад и повалился рядом со своей сумкой. Коренастый товарищ борца повел себя более жестко: он по кошачьи мягко подпрыгнул к Иксу (Джонсон никогда не видел, чтобы люди двигались так быстро: только что он сидел, и вот уже он рядом с Иксом), и нанес ему снизу в челюсть сокрушительный удар. Икс перевернулся в воздухе, упал в траву, ударившись головой о корень чинары, и затих.
— Ты что, сдурел? — борец с изумлением смотрит на своего товарища. — Они ж дети!
Время вернулось, картинка задвигалась.
— Сволочи! — закричал Джонсон и бросился на коренастого. Тот поймал его одной вытянутой рукой, занес кулак и смачно сплюнул в траву:
— Что, борзой, тебе еще дать? Добавить?!
И тут они все услышали голос Михи:
— Оставь-ка его в покое.
И коренастому не понравилась в его голосе эта прохладная, убийственно-спокойная решимость.
— Оставь, сука, и сядь на место, если хочешь жить!
Коренастый повернул голову, посаженную на короткую мощную шею, и увидел то, что уже видел капитан сборной.
Миха держал в руках поджигу и поднес к запалу горящую бензиновую зажигалку — пламя могло вот- вот облизать фитиль. Коренастый помолчал, потом недоверчиво усмехнулся:
— Что это за фитюлька?
— Ты же видишь, что не фитюлька! — возразил Миха. — Отпусти его.
Коренастый снова сплюнул и притянул Джонсона к себе. Однако борец коротко сказал ему:
— Сядь!
То, что это не «фитюлька», стало ясно всем. И дело даже не в том, с какой любовью и тщательностью Икс вырезал и отполировывал приклад, цевье и ложе, не в том, каким продуманным оказался механизм запала, дело было в стволе — прочной стали, которая сейчас холодной черной бездной смотрела на коренастого. Любой мог дать сто процентов, что обрезанную трубу не разорвет при первом же
