Но — звала…
И он улыбнулся ей.
Подполковник Прима видел, как Алексашка прижал к себе его дочь, его маленькую Алеську, и мгновением позже понял, что девочка была в одном купальнике.
— Вот ты где, тварь! — процедил Прима. — Но теперь не уйдешь. Все, братка, приплыли.
С другой стороны к Алексашке и девочке сквозь густые заросли двигались два бойца местного ОМОНа. Старший лейтенант Козленок заходил слева.
За Примой бесшумно двигались еще три человека, все уже получили приказ не стрелять. Но Прима еще раз повторил:
— Не стрелять! — А потом тихо добавил:
— Я сам…
Он не отрываясь смотрел на огромные садовые ножницы в руках Алексашки. Надо было подойти ближе, намного ближе… Интересно, сможет ли он стрелять, достанет ли ему хладнокровия, когда этот подонок держит в руках его дочь, его маленькую Алеську?..
Они провели эту операцию блестяще.
Мгновенную операцию по захвату семерыми вооруженными сотрудниками милиции городского дурачка Алексашки они провели блестяще. Алексашка, строго говоря, тоже был вооружен — семи стволам, четыре из которых были автоматическими, он смог противопоставить огромные садовые ножницы. И совершенно идиотскую, ничего не выражающую улыбку.
Два сотрудника ОМОНа выросли, словно былинные богатыри, буквально из травы. Они действовали с молниеносной точностью и определенностью. Огромные садовые ножницы, которыми Алексашка только что тряс, оказались выбитыми из заломленной руки, и, когда рука эта, согнутая в локте, пошла за спину вверх, Алексашка испытал приступ немыслимой боли. Но он еще пытался защитить девочку и поэтому прижал Алеську к себе, и в следующее мгновение бесприкладный автомат Калашникова обрушился на его ребра. Жизнь на мгновение замерла внутри Алексашки, маленькие порции воздуха с хрипом начали выходить из его легких, но вдоха он сделать не мог. Алексашка обмяк и согнулся в пояснице, его губы посинели. Однако он все еще не отпускал Алеську, потому что очень любил ее и очень сожалел, что он не такой сильный, как другие люди. А потом, сквозь пелену подступающего обморока, он увидел бегущего к ним Алеськиного отца — тот был милиционером, и в руках у него находился большой черный пистолет. Он спешил к ним на помощь. И Алексашка, понимая, что этот страшный день, начавшийся с приходом вчерашней тьмы, уже больше не принесет им вреда, потому что все заканчивается, поднял голову и улыбнулся своей светлой (и, на взгляд большинства жителей Батайска, идиотской) улыбкой, глядя приближающемуся подполковнику Приме прямо в глаза. Все заканчивалось. А потом сбоку что-то тяжелое и черное прорезало воздух, и из глаз Алексашки посыпались искры, а из свернутого набок носа, ставшего вдруг очень горячим, брызнула кровь — это старший лейтенант Козленок подоспел к завершению славной спецоперации. И на глазах своего шефа действовал эффектно и, по крайней мере он так считал, крайне эффективно. Удар ботинком пришелся прямо по Алексашкиному лицу. И тогда мир вокруг Алексашки начал растворяться, он услышал крик и плач девочки, но он уже знал, что это не страшно, потому что Алеська плакала по нему. Алеська кричала:
— Нет, папа, нет! Не надо, не бейте его! Ну нет же! Не-е-ет!!!
Она плакала по нему, а это уже не важно. Алексашка сумел защитить девочку. Алеська вырвалась из рук омоновца, чья фигура сначала показалась Алексашке мутной, а потом задрожала и начала расплываться; Алеська подбежала к городскому дурачку, чье лицо теперь больше напоминало кровавое месиво, и Алексашка, перед тем как провалиться в забытье, коснулся ее руки. Он хотел ей сказать: «Не плачь! Они же не виноваты. Они лишь хотят защитить тебя». Его губы, тяжелые и неподвижные, шевельнулись:
— Не п-ла-чь…
Но скорее всего он не смог этого произнести. Он лишь коснулся руки девочки и увидел Алеськины глаза, полные слез. И перед тем как провалиться в забытье, Алексашка… улыбнулся.
Это было ужасно.
Все, что они натворили с городским дурачком Алексашкой, было ужасно и по большому счету даже греховно.
Весть о том, что «дураки менты» избили до полусмерти Алексашку, чуть ли не на юродивого руку подняли, быстро облетела весь город.
Нормально так!
Преступность в городе зашкаливает за все критические отметки, вечером на улицу выйти страшно, Железнодорожник — серийный маньяк — бродит где-то рядом, чуть ли не через день по области кого-то валят, а менты развлекаются тем, что дубасят городского дурачка.
Нормально.
Это был прокол. Так говорили в городе. Так уже написала местная газета. Облажались они. А за такие вещи по голове не погладят. Настроение у подчиненных Примы было подавленное. Хорошо, что еще никто не смеялся в кулачок.
Да, день явно выдался не очень удачным.
По возвращении после этой мощной операции по захвату Алексашки — которому, так, между прочим, Прима обязан жизнью своей младшей дочери — подполковника ждал еще один сюрприз.
Он обнаружил этот листок бумаги на своем рабочем столе.
Приме пришел факс. Но не текстовой, хотя там имелось несколько букв.
Вообще-то это была фотография.
Сюрприз…
Прима смотрел на листок бумаги. Потом поднял голову.
— Суки! — процедил Прима.
— Валя, ты что? — произнесла Мамлена. — Ты что так побледнел? — Мама Лена, старейший и опытнейший эксперт, уже давно находилась в кабинете Примы.
Она ждала Валентина Михайловича, ей было что ему сообщить. И конечно же, она обратила внимание на пришедший факс.
— Ты это видела, Мамлен?
— Ну и что? Перестань ты, дурак-мужик! Это просто чья-то нелепая шутка. Прекрати. Валя, Валентин, послушай меня, что-то ты в последнее время очень лично все переживаешь… Хочешь мой совет: хватит всем твердить про свой Кисловодск… Давай-ка, друг, бери Валюшу и дуй уже туда.
Прима посмотрел на номер отправления:
— Факс пришел из Москвы.
— Да. — Мама Лена кивнула и развела руками в стороны. — И что? Его отправили с Центрального телеграфа.
— Почему именно мне?
— Валя, в Москве сейчас находится кое-кто из наших, откомандированы.
Ты же занимаешься этим делом. Ну вот, какой-то дурень…
…Потом Мамлена ушла. На сегодня они свои дела с Примой закончили.
Валентин Михайлович опять засиделся на работе. Когда он проводил Маму Лену и затворил за ней дверь, его взгляд снова остановился на факсе.
Сюрприз…
На листе бумаги была фотография потерпевшей, Яковлевой Александры Афанасьевны. Она была в очень приличном деловом костюме и стояла на лестнице.
Вернее, она по ней спускалась, совершенно не позируя фотографу, — просто шла по своим делам, быть может, даже не догадываясь о существовании фотографа. За ее спиной находились стеклянно- металлические двери, вход в шикарное офисное здание. По всему фронтону этого здания было написано: «Группа „Континент“».
Прима кое-что знал об этой группе компаний — еще бы, одна из богатейших и влиятельнейших групп страны, им и положено иметь такой шикарный офис. С этим вопросов не возникало.
Конечно, потерпевшую Яковлеву могли там сфотографировать раньше, но… зачем? Кому это могло понадобиться? И зачем все это теперь анонимно пересылать ему?
