— Да, — отвечал Таванн. — Он принес цветы дамам и успокоил их насчет опасности, которую могла причинить близость пожара.
— В ту ночь Сабина Даже чуть не была убита, — напомнил Ришелье.
Граф де Шароле пристально посмотрел на Таванна.
— Рыцарь ваш друг? — спросил он.
— Да, — ответил Таванн.
— Не поздравляю вас с этим.
— Почему?
— Потому, что нелестно быть другом презренного вора.
— Петушиный Рыцарь не ворует.
— В самом деле?
— Нет. Он воюет. Это необыкновенный разбойник, он имеет дело только со знатными людьми.
— Как? — спросил король.
— Петушиный Рыцарь никогда не грабил домов мещан или простолюдинов, никогда не совершал преступлений против нетитулованных особ или бедняков. Более того, он часто, очень часто помогал многим, и некоторым дворянам он даже очень предан.
— Каким дворянам?
— Многим, и мне, между прочими.
— Он оказал вам услугу?
— Да, государь.
— Какую услугу?
— Он дважды спас мне жизнь; он убил своей рукой трех человек, напавших на меня; он избавил меня от четвертого, который мне мешал, и бросил сто тысяч экю на ветер, чтобы предоставить мне возможность доказать женщине, любимой мною, что моя любовь искренна.
— Да, этот Рыцарь очаровательный человек! — сказал, смеясь, герцог Ришелье. — И начальник полиции клевещет на него самым недостойным образом.
— Вы думаете? — спросил граф де Шароле.
— О! — сказал герцог де Бриссак. — Если Петушиный Рыцарь друг виконта де Таванна, то другом графа де Шароле его никак не назовешь.
— Он, верно, хороший друг артистов Оперы, — сказал граф де Сен-Жермен, — я знаю, что сегодня он дает ужин всему кордебалету.
— Сегодня вечером? — удивились все.
— Да. Он прислал в два часа в Оперу корзины со всем необходимым для ужина.
— Вы откуда это знаете?
— Я знаю все, государь, и в ту самую минуту, как это случается.
— Вы обладаете даром ясновидения?
Сен-Жермен низко поклонился и промолчал.
VII
Ванны из человеческой крови
Ужин был весел, по обыкновению; кушанья сменялись быстро, и, наконец, явился стол с десертом.
— Очаровательное изобретение — этот стол! — вскричал маркиз де Креки.
— Одно из недавних, — прибавил Ришелье.
— Напрасно вы так думаете, герцог, — сказал Сен-Жермен.
— Так это изобретение древнее?
— Не совсем, но ему уже около двухсот лет.
— Вы, граф, что, обедали или ужинали на подобном столе? — спросил король.
— Да, государь.
— Когда и где?
— Я имел честь ужинать за таким столом, но квадратной формы, с королевой Катериной Медичи. Это было в башне особняка Суассон, в апартаментах, предназначенных для Руджиери. Королева, занимаясь наукой, не хотела, чтобы ей мешали. После я ужинал на другом столе, похожем на этот, в Неаполе, и, наконец, недавно в Петербурге у князя Тропадского.
— У князя Тропадского? У того, который умер несколько месяцев назад? — спросил Ришелье.
— У него, герцог, только он не умер.
— Тропадский не умер?
— Нет.
— Это, кажется, тот русский, который делал такие странные вещи? — спросил король.
— Да, государь, — отвечал герцог Ришелье. — Князь выпивал двадцать бутылок кларету за завтраком. Однажды он сам вытащил из глубокой ямы карету, лошадей и лакеев, которые туда упали. У него никогда не бывало менее шести любовниц.
— О! — сказал Сен-Жермен. — Природа много сделала для него: он гигантского роста и одарен невероятной силой.
— Но говорили, что князь умер. Разве он жив?
— Да, государь. Пробыв месяцев десять в Париже, князь занемог. Злоупотребление удовольствиями плохо отразились на его крови. Этот человек, такой красивый, свежий, сильный, сделался за короткое время отвратительным скелетом, слабым до такой степени, что мог ходить только с помощью двух лакеев. Он был настолько истощен, что казался умирающим.
— Это правда, его болезнь наделала много шума, — сказал маркиз де Креки.
— Граф де Шароле знает столько же, сколько и я об этом, — продолжал граф де Сен-Жермен, — потому что в то время он посещал князя.
— Вы его видели? — спросил король.
— Да, государь, — отвечал Шароле в замешательстве, — и действительно вид его внушил мне глубокое отвращение.
— Распространились слухи, — сказал Ришелье, — что у русского князя проказа, которая начинается с сухости тела. Мне рассказывал Кене, что доктора утверждали, что эта болезнь развилась до такой степени, что князь выздороветь не сможет. Друзья его отчаивались…
— Но он смеялся над их отчаянием, — перебил граф де Сен-Жермен, — он утверждал вопреки докторам, что он скоро выздоровеет, и уехал… Назначив друзьям своим свидание на будущий год в годовщину своего отъезда.
— Доктора объявили, что он не доедет и до границы.
— Однако он вернулся, — сказал де Сен-Жермен.
— Когда?
— Он в Париже уже несколько дней, — сказал Шароле.
— И выздоровел?
— Совершенно. Он так свеж, так силен, как был до поразившей его болезни.
— Он вернулся в Париж несколько дней тому назад? — спросил король.
— Официально, да, — отвечал Сен-Жермен, — но инкогнито он вернулся уже через четыре месяца после своего отъезда.
Шароле пристально посмотрел на Сен-Жермена и побледнел.
— Он вернулся инкогнито четыре месяца тому назад? — повторил Ришелье.
— Да, — ответил Сен-Жермен.
— Зачем? — спросил король.
— Затем, что в Париже, государь, есть один человек, который, почувствовав в своем организме начало болезни такой же, как у князя, написал ему, умоляя раскрыть секрет ее излечения. Князь приехал, навестил этого человека, и оба условились помогать друг другу не только, чтобы излечиться, но и для того, чтобы поддерживать режим, который должен удвоить их силы. Князь еще не совсем оправился, однако преобразился сильно. Он привез с собой старика, такого дряхлого и согнутого, что тот казался меньше карлика. Его белая, хорошо расчесанная борода доставала до земли, глаза у него были живыми и искрились,
