Карета уже несколько минут ехала по лесу, потом повернула налево, на берег реки, и поднялась на крутую гору, на которой возвышался замок Этиоль.
— Мы не можем долго оставаться в замке, — сказал Креки. — Я должен быть в начале охоты — этого требует моя должность.
— Мы уедем тотчас, как вы захотите, — ответил Ришелье, — но прежде дайте нам приехать.
Карета быстро катилась по красивой аллее.
— Вот мы и приехали, — сказал аббат де Берни в тот момент, когда экипаж въехал в величественные ворота и покатился по аллее, украшенной справа и слева статуями на пьедесталах. Вся греческая мифология была здесь представлена стараниями лучших скульпторов. За статуями стояла зеленой стеной живая изгородь высотой в десять футов. В конце аллеи был большой двор с бассейном в центре, со службами из кирпича справа и слева, в глубине которого возвышался фасад замка с остроконечной кровлей.
Карета остановилась у крыльца. Множество экипажей во дворе, множество лакеев в самых разных ливреях в передней говорили о большом количестве гостей.
Выйдя из кареты, Ришелье и Креки немного отстали от своих спутников. Маркиз взял за руку герцога.
— Любезный герцог, — сказал он, — хотите, я выскажу вам все, что думаю?
Ришелье посмотрел на него со смешанным выражением насмешки и чистосердечия.
— Высказывайтесь, мой милый, — ответил он. — Мой дед был кардиналом, и хотя я не унаследовал его звания, я принужден наследовать его привилегию выслушивать чужие признания.
— За моим визитом к мадам д’Этиоль что-то кроется.
— Вы думаете?
— Думаю.
— Вы ошибаетесь.
— Как! Стало быть, это правда, и мой непредвиденный приезд в этот замок действительно скрывает что-то?
— Да.
Креки с любопытством наклонился к своему спутнику.
— В чем же дело?
Герцог хитро улыбнулся.
— Вы не догадались? — спросил он.
— Нет.
— Ну, вы узнаете все, когда…
Ришелье остановился в раздумье.
— Когда? — нетерпеливо спросил Креки.
— Когда мы позавтракаем с мадам д’Этиоль.
— Почему же не прежде?
— Потому что прежде… невозможно.
— Но…
— Молчите, мой милый, мой милейший, и будьте скромны.
Креки расхохотался.
— Знаете ли, — сказал он, — вы сильно подстрекнули мое любопытство!
— Знаю!
— А я не знаю.
— Вы узнаете, когда надо будет знать, любезный маркиз де Креки, — до тех пор не расспрашивайте. Убаюкивайте себя тревожным любопытством ожидания.
— Я буду себя убаюкивать — это конечно, но не засну.
Ришелье молча увлек маркиза за собой.
III. ЗАМОК Д’ЭТИОЛЬ
Выстроенный в восхитительном месте и с полным знанием законов архитектуры замок д’Этиоль казался волшебным зданием, в котором соединились ослепительная роскошь, изящный вкус и искусство, и которое так достоверно характеризовало восемнадцатое столетие. Столетие странное во французской истории, в котором умер Людовик XIV, и родился Наполеон I; столетие, в котором угасла старая королевская династия, и явилась новая — императорская; столетие прогресса, породившее Вольтера и Руссо; столетие сильное, могучее, где все было гипертрофировано: величие и упадок, роскошь и нищета, слава и поношение; столетие, наконец, которое все разрушило, все уничтожило, все поглотило и все возобновило, все создало вновь!
Но, простите меня, читатели, я немного увлекся. Возвратимся же поскорей в очаровательный замок Этиоль, в это привлекательное жилище, где все, по-видимому, соединилось, чтобы вызывать восторг и доставлять удобство: роскошь меблировки, — великолепие экипажей, изысканный стол, беспрерывные празднества. Это было восхитительное жилище, где хозяйкой была очаровательница.
Завтрак был подан в столовой из розового гипса, огромные окна которой позволили гостям любоваться живописным пейзажем.
Пятнадцать мужчин, представлявших отборный цвет аристократии, искусства, науки, литературы, финансов, сидели вокруг стола в обществе десяти женщин, сияющих нарядами и красотой. Но самая прекрасная сидела на почетном месте, угощая гостей, как умная хозяйка, желающая нравиться всем. Это была Антуанетта Норман д’Этиоль.
Антуанетта была не только прекрасна, но и обольстительна в буквальном смысле этого слова. Черты лица ее были тонкие, нежные, изящные, взгляд, мягкий как бархат, часто был подернут томностью, а иногда сверкал, как молния. Ее чудные волосы были пепельного цвета с великолепным золотистым отливом, рот — как у амуров Альбано, а кожа имела белизну перламутра. Но всего обольстительнее в ней была неизъяснимая прелесть изменчивого личика, отражавшего поочередно лукавство, кротость, доброту, глубину мысли и любовь. Это чрезвычайно подвижное лицо было истинным зеркалом души. Стан ее был очень стройным, позы — благородны и кокетливы, походка — грациозна, ноги — крошечные, руки — точеные. Одаренная женскими прелестями, Антуанетта к тому же владела умением наряжаться.
По ее правую руку сидел Ришелье, по левую — Вольтер, напротив нее разместился крестный отец и благодетель Турншер, другие места были заняты виконтом де Таванном, маркизом де Креки, аббатом де Берни, графом де Рие (отцом которого был знаменитый Самуил Бернар), Пуассоном — братом Антуанетты, которому было тогда только двадцать лет, мадам Госсе — другом дома, мадам де Рие — женою банкира, мадам де Вильмюр, замок которой был по соседству с замком Этиоль, мадам де Лисней и ее дочерью — хорошенькой кузиной Антуанетты.
Возле мадам де Вильмюр сидел Норман д’Этиоль, муж Антуанетты, — низенький, с безобразным лицом.
Из четверых неупомянутых мужчин трое уже носили знаменитые имена: Бусле — живописец, Фавар — драматург и Жанти-Бернар — поэт. И последний — лет пятидесяти, в строгом костюме, с серьезным лицом, проницательным и ясным взглядом — был Пейрони, знаменитый хирург.
Разговор был живым, одухотворенным, остроумным и шумно-веселым — при каждой остроте все весело смеялись.
— Господа! — сказала Антуанетта д’Этиоль, тихо говорившая с герцогом Ришелье. — Позвольте мне сообщить вам приятное известие.
— Что такое? — заинтересовались все.
— Герцог обещал мне официально выпросить у его величества позволение представить в придворном театре «Искательницу ума».
Фавар вспыхнул.
— Неужели? — произнес он.
