— Удивительный человек мой помощник Стайнов! — сказал он. — Почему он мнит себя только наблюдателем, способным на критику, а не ответственным лицом? Кому, как не ему, политработнику, следовало заняться разоблачением бредней норвежцев! А инспектор почемуто стеснялся, больше отсиживался в каюте. Товарища Стайнова не видели на китобойцах. Стоило бы товарищу Стайнову в первую очередь покритиковать самого себя. А для тех, кто хоть что-то сделал для избавления от иностранной зависимости, найти другие слова. Я действительно поддерживал пингвиновцев и косатковцев и не жалею об этрм. Хорошие, передовые люди! А вы что в них увидели? Не годится так наговаривать на товарищей по флотилии! Наше дело — видеть и всячески поддерживать хорошее, а не гробить инициативу. Давайте условимся говорить только то, что можете доказать фактами, а напраслину — отметать.
После Стайнова на трибуну поднялся Сорвачев. Поддерживая «предыдущего оратора», он с упреком сказал:
— Вы зря, товарищ Куренков, обрушились на своего помощника. Он правильно говорил. К пингвиновцам надо присмотреться. У них не все чисто за кормой. Уже были настораживающие сигналы. Наш долг прощупать каждого и глубоко проверить. Это никогда не помешает.
Следующим получил слово пингвиновец Фарафонов. Взойдя на трибуну, радист прикинулся простаком и спросил у сидящих в зале:
— Я, товарищи, недопонял: с какой целью здесь выступили Сорвачев со Стайновым? Похвастаться им вроде бы нечем. Разве лишь умением держать нос по ветру. Так это и флюгер умеет, а для человека достижение небольшое. Не раз приходилось наблюдать за их деятельностью. Всем известно, что легче ответить «нет», чем «да». Так вот этим «нет» товарищ Стайнов владеет отменно. У нас в лежку укачивался кочегар Мазин. Сердобольный перевел бы его на базу. Мы попросили Стайнова похлопотать. Но ему легче оказалось сказать «нет». И при этом он выпустил фонтан малопонятных фраз, которые так напугали кочегара, что тот попросил пардона. В общем, ноль-ноль в пользу цела. Так же действует и товарищ Сорвачев. Они словно двойники: если речь заходит об обыкновенных человеческих нуждах, ведут себя наподобие глухонемых. Непонятно только — почему их укачивает? Ведь научно доказано, что у глухонемых не действует вестибулярный аппарат. Почему оба товарища в шторм любят принимать горизонтальное положение?
Это наблюдение вызвало смех в зале. Возмущенный Сорвачев вскочил с места.
— Безобразие! — выкрикнул он. — Председатель разрешает безответственным элементам подрывать авторитет. Прошу оградить!
Фарафонов, не обращая внимания на выкрики председателя базового комитета, продолжал:
— Товарищ Сорвачев почему-то полагает, будто все мы подкапываемся под его авторитет, которого, если по секрету сказать, и в микроскоп не разглядишь. Выбирая предбазкома, мы надеялись, что он будет печься о наших нуждах, ночей недоспит, добиваясь справедливости. А он думает лишь о своей персоне. Если же ему на это намекают, товарищ Сорвачев сердится, грубо одергивает собеседника и напоминает, что он-де человек проверенный и утвержденный вышестоящими организациями. Кроме того, товарищ Сорвачев одержим манией всех поучать. При этом не стесняется своего невежества. Давно примечено: чем человек меньше знает, тем больше учит. На такие посты партийный комитет должен рекомендовать людей заботливых, умеющих говорить «да». В следующий рейс следует кое-кого позабыть на берегу.
Коммунисты аплодисментами проводили Фарафонова на место. Но Сорвачев тут же написал протест, обвинив председательствующего в том, что тот «выпустил на трибуну и не одернул хулиганствующие элементы». К хулиганам был причислен не только Фарафонов, но и наш степенный Тарас Фаддеевич Демчук.
Собрание, конечно, не согласилось с Сорва-чевым, и его жалоба осталась без последствий.
Через день Демчука, Трефолева и меня вызвал к себе Куренков. Мы отправились к нему без особого энтузиазма, так как полагали, что замполит будет отчитывать нас за шумное поведение на партийной конференции. Но все было по-иному: Михаил Демьянович встретил нас необычайно радушно. Его серые добрые глаза радостно светились.
— Ну, братцы китобои, порадовали вы всех, а меня особенно!
И Куренков крепко пожал каждому из нас руку. Мы недоумевали: за что?
— Сейчас узнаете. Есть приятные вести из Норвегии. В обком пришел большой пакет. Ока зывается, норвежские коммунисты после войны остались без типографии. Газета выходила к концу дня, когда народ все новости уже узнавал. Рабочую газету умышленно оттирали. Надо было обзавестись собственными машинами. Коммунисты наскребли немного деньжат, но их не хватило, а капиталисты, конечно, кредита не дали. Узнал об этом наш Сигге Хаугли, взял и пожертвовал большую долю того, что получил за амбру. Его добавки хватило на печатную машину и на все другое. Теперь рабочая газета раньше буржуазных выходит. От нее специальная благодарность вам — на самой лучшей бумаге золотыми буквами напечатано… за точность не отвечаю, но смысл примерно такой: «Благодарим братьев по классу — русских коммунистов китобойной флотилии «Салют» Тараса Демчука, Аркадия Трефолева, Константина Шиляева за спасение нашего дорогого товарища Сигге Хаугли в сороковых широтах и умелые действия по получению валюты, которая пошла на важное и полезное рабочему классу дело. Да здравствует интернациональное братство коммунистов!» Здорово, а? Не оставлять же такое письмо в архиве? Я поручил немедленно перевести его на русский язык. Да к нему несколько подвальных статей из органа норвежской компартии «Фрихетен» прибавил. В них описывается, как русские китобои спасли в сороковых широтах норвежца. Будем в своей многотиражке с продолжением печатать. Пусть народ читает и радуется.
— Ну и Хаугли! Ну и молодчина! — могли только воскликнуть мы. — Вот вам и Сигге Восьмой! Да ему норвежский король Хакон Седьмой может позавидовать. Навряд ли тот способен на такой поступок.
В тот же день на «Косатку» прикатила шумная ватага фотокорреспондентов центральных и местных газет. Заставив меня, Демчука и Трефолева надеть парадную форму, они принялись щелкать фотоаппаратами и выведывать у нас подробности спасения норвежца.
Оказывается, министерство объявило всем косатковцам благодарность, а нас троих наградило за спасение утопающего почетными грамотами и именными часами.
В воскресных номерах газет мы всей троицей красовались на первых полосах под громкими заголовками: «Герои Антарктики», «Интернациональное братство коммунистов», «Отважные покорители бурных широт».
Мы получили много поздравительных телеграмм и писем. Даже незнакомые люди приходили на «Косатку», чтобы пожать нам руки и сказать доброе слово.
На флагмане был организован торжественный митинг. Мы явились при всех боевых орденах и медалях.
У парадного трапа нас встретили капитан-директор и замполит. Стайнова с ними не было. По настоянию Дроздова его откомандировали на курсы переподготовки, с тем чтобы он не вернулся на флотилию. А Сорвачев, стоявший здесь же, невдалеке, не осмелился подойти и пожать руку: боялся, что мы при народе отвернемся от него. Он только сказал:
— Я всегда был уверен, что вы не подведете… Очень рад… поздравляю от всей души.
А в глазах его мелькало и пряталось нечто такое, чего и собаке не пожелаешь. Хотелось подойти вплотную и при всех прямо в лицо сказать: «Слушай, Николай Витальевич, будь хоть сегодня человеком, перестань хвостом вилять. Мы тебе все равно не поверим. В нашей среде ты друзей не обретешь. Отойди-ка в сторонку, не путайся под ногами!»
Собравшиеся встретили нас грохотом аплодисментов.
Потом про нас начали говорить такое, что мы, пораскрывав рты, ошарашенно поглядывали друг на друга.
Ораторы один за другим превозносили нашу смелость и успехи в китобойном деле. А о спасении Хаугли говорили как о героизме и ярком примере бескорыстного интернационального братства коммунистов.
Куренкову с трудом удалось утихомирить восторженных салютовцев.
Во время вручения наград оркестр грянул «Интернационал». Все поднялись и запели.
