вы к этому привыкли. А представь, среди вас пойдет гулять идея о том, что нет никаких богов вообще, что после смерти — пустота, и главное — успеть урвать от жизни все. Да ведь тут развалится любая держава, согласен? А если и удастся остановить, так подумай, какой кровью. Кровь же, пролитая ради укрепления государства, со временем начинает разъедать его, как ржавчина губит железо. И в итоге все кончается еще большей кровью. Значит, самое разумное — это жить каждому Кругу по-своему.
О том, что единянские проповедники на Земле тоже не слишком желанны, Петрушко говорить не стал. Айлва все же единянин, и кто знает, сколь далеко простирается его терпимость…
— Все разумно говоришь, Вик-Тору, — кивнул Айлва, — но что именно ты предлагаешь делать?
Виктор Михайлович задумчиво посмотрел на него. Было как-то необыкновенно тепло и хорошо, какое-то долгожданное умиротворение снизошло, и все привычные уже занозы теперь только покалывали, а не раздирали душу. Так изъеденный кариесом зуб, часами сверля унылой, изматывающей болью, вдруг перестает — и ты веришь, будто он перестал навсегда, и сам же улыбаешься своей наивности. Интересно, эта самая лиу-мзи-тмаанга не дает ли наркотический эффект? То-то праведный Алам не одобряет…
— Главная опасность — это маги, то есть Тхаран, — заявил Петрушко. — Именно они умеют преодолевать барьер между мирами. Не будет магов — не будет и проблемы. Верно?
— То есть мне надо их всех вырезать? — вновь прищурился Айлва. — А ты знаешь, сколько их? Одного тхаранского войска восемьдесят тысяч, и это отменные бойцы, почище ратников братца Айяру…
— Давай смотреть так, — предложил Петрушко. — Нас сейчас волнуют те, кто умеет между мирами ходить. Все они попадают в те полторы-две тысячи, которых решено перекинуть в Древесный Круг. Ясное дело, не все из них обладают этим умением, но остальные уж точно не попадают в список. Лучше всего было бы их взять как можно быстрее, пока Хайяар не начал у нас, на Земле. А то с магами окажутся связаны наши люди, и их трогать уже, получается, нельзя.
— А что, такие уж хорошие эти ваши люди? — невинно поинтересовался Айлва. — Ими никак нельзя пожертвовать?
— Никак! — отрезал Виктор Михайлович. — Это не обсуждается, государь. Это непреложно. Какие они не есть, а наши. И мы людьми не швыряемся.
Он замолчал. Во рту стало кисло от красивых слов. Стройки века, Гулаги, Афганы, реформы, Чечни — обо всем этом упоминать сейчас не стоило, и лишь усугубляло стыд. Какой бы Айлва ни был дикарски- непосредственный, он сейчас законно представляет свой народ, и более того — свой мир, ну а полковник Петрушко? Себя плюс еще нескольких человек из УКОСа?
— Ну хорошо, — вкрадчиво заметил Айлва, — ваших трогать нельзя. Ладно, убедил. А не ваших? Совсем далеких людей?
— Это ты про кого? — не понял сразу Виктор Михайлович.
— Про тех, из Древесного Мира. Вот глянь, что получается. Сперва ваши сюда, наши туда, к вам. Потом наши от вас к диким, дикие к вам. Потом дикие к нам, а ваши домой. Так?
— Ну, так, — согласился Петрушко.
— А прикинь, где в конце концов окажутся имну-глонни наших магов? В диких, которые осядут здесь. И если этих диких перебить, то и маги скоро сдохнут. А диких перебить легко. Только сразу надо, пока связи еще крепкие. Тянуться-то через два Круга будут…
— А что, дикие не люди? — привстал Петрушко. — Их не жалко? Им умирать, да?
— А чего такого? — удивился Айлва. — Мы же не звери какие, мы их аккуратно, безболезненно. Есть, знаешь ли, такие тихие яды… И потом, мы сперва их посвятим Единому, омоем их души Его сиянием, и впереди у них будет светлая Вечность.
Виктора Михайловича передернуло. Весь хмель мгновенно выветрился.
— Ты понимаешь, что говоришь, государь? Ты сейчас вот про яды сказал. Так вот, этим ядом ты не только дикарей из Древесного отравишь, ты всю свою державу отравишь, а главное — всю вашу веру в Единого. Если сегодня можно по-тихому травануть чужаков, значит, завтра можно жечь каждого второго, пытать, грабить, насиловать… И все во славу Единого, и найдутся такие вот богословы, все убедительно обоснуют. Типа что для пользы дела, то и нравственно… Это насколько надо же верить не Ему, а себе, чтобы такое замыслить? Ну ладно я, никогда не был особо верующим, но мне и то понятно, что нельзя так. Хочешь, расскажу, как у нас было? Как у нас во славу Божию города вырезали, людей пачками на кострах жгли? И что, и где сейчас эта слава? Никто вообще ни во что не верит, кроме нескольких упрямых одиночек! Хочешь, чтобы и у вас так же было? Вестнику Аламу ты про свой план рассказывал, кстати? Что, он тоже одобряет?
— Еще нет, — невинно глядя на него через стол, сказал Айлва. — Вот если бы мы с тобой решили, тогда сказал бы. Только я не понимаю, тебе что же, земная жизнь человека дороже его судьбы в вечности?
— Я насчет вечности ничего говорить права не имею, — заявил Петрушко. — У меня для этого нет ни веры достаточной, ни знаний. Я другое скажу. Вот дает Господь человеку жизнь, не просто же так, неслучайно. И не нам своей волей эту жизнь отнимать, если захотелось. Он что, просто так сказал «Не убий»? В шутку, что ли?
— А Он сказал? — заинтересовался Айлва.
— Сказал, сказал, — кивнул Петрушко. — В нашем Круге сказал, три с половиной тысячи лет назад.
— Что, вообще нельзя? — поразился государь. — Совсем никак, да?
— Ну, если на войне, если он с мечом на тебя лезет — тогда другое дело. Тогда ты жизни человеческие защищаешь. А вот так, чтобы самовольно, для собственной надобности, невинного… Ты, конечно, государственной необходимостью станешь отговариваться, так под государственную необходимость что хочешь можно подшить. Но не обманывай свою совесть. Казнить разбойников — да, казни, они кровь пролили, людей замучили. Варвары на тебя войной пошли — веди войско, разбей, ты народ свой защищаешь, стариков, детишек, баб… Но чтобы ради своих раскладов… невинного… Да ты что, Айлва? Как Единому потом в глаза посмотришь? В этой самой Вечности?
Он замолчал, откинувшись назад. Вспышка красноречия… С государевой «настоянки», что ли? Смешно — кого он учить собрался? Древнего деспота, у которого жестокость в крови, без которой (Айлва прав!) тут ни минуты не проживешь… Кого он стыдит Богом? Настоящего верующего, не как он сам, не как навешавшая в последний год икон Настя… И ведь Айлва действительно предложил дельный вариант — если, конечно, отвлечься от щекотливых моментов.
— Да, наверное, ты прав… — медленно заговорил Айлва. — Все, знаешь, никак привыкнуть не могу, что надо не как хочешь, а по воле Единого… Все прежний опыт вперед лезет. Но что же тогда делать? Кстати, а почему все-таки нельзя этого Хайяара у вас прибить… ну или хотя бы в железа взять? Тогда перемещение надолго отложится, и я бы тут успел с Тхараном разобраться…
Петрушко поскучнел.
— Не так все просто, государь. Во-первых, он сильный маг, у нас нет равных ему. Даже если и скрутим — сколько крови прольется… Нам ведь каждый наш человек ценен, мы никем не швыряемся. Во- вторых, с ним связан его партнер по переносу, подросток Дмитрий Самойлов. Он где-то тут, у вас. И убить Хайяара — значит, убить и его. А мы детей не убиваем и вам не советуем. В-третьих, мой сын… Ты знаешь об этом?
Айлва коротко кивнул.
— Ну, если не получится истребить магов, — продолжал Петрушко, — значит, переходы все-таки будут, и наша задача — их как-то ограничить. У тебя тайная служба, конечно же, есть? Я и не сомневался. Так вот, во во-первых, пускай наблюдают, не появятся ли тут у вас странные люди, плохо разбирающиеся в обстановке. Наверняка ведь обо всех лемгну тут не сумеют позаботиться, кто-то сбежит из-под опеки, о ком-то забудут… Так вот задерживать этих людей до выяснения. Мы у себя тоже это сделаем. Во-вторых, конечно, надо вылавливать оставшихся магов. Не всех же в Древесный возьмут, здесь подполье оставят, иначе как им сюда наведываться? Зацепки же нужны. Дальше, государь. Запрети у себя дурманные зелья. За употребление наказывай сурово, но не смертью, иначе без людей останешься. А вот за торговлю — казни нещадно. Торговец зельем — тот же убийца, и даже хуже. Разбойник убьет двоих-троих и попадется, торговец дурманом погубит сотни, а то и тысячи людей… Мы с этим тоже боремся, но нам сложнее… у нас руки, понимаешь, связаны. Потом, если по плану Хайяара здесь появятся наши люди — проследи, чтобы они
