медосмотре. И он ведь здесь не особенный, он такой же, как и остальные, перед кем стесняться-то?
Гораздо больше волновало другое — что с ним будет дальше? Из разговоров он понял, что скоро торги, и значит, его, наверное, кто-нибудь купит. Ничего хорошего от этого ждать не приходилось, в этом Митьку убеждали и с грехом пополам вспоминавшиеся параграфы учебника истории, и прочитанные там, в прежней жизни, книжки. Да и обрывки здешних разговоров оптимизма не внушали. Это еще повезет, если купят в дом какого-нибудь городского кассара, у местных это означало что-то вроде дворянина, одним словом, аристократия. Куда хуже, если придется отправиться на сельскую ферму или, что еще страшнее, в мраморные каменоломни. О них люди из барака говорили, понизив голос и вспоминая многочисленных здешних богов. Впрочем, иногда он ловил себя на мысли — а не один ли хрен? Единственное, что всерьез его волновало — вернется ли он когда-нибудь назад, в Москву, увидит ли маму? Как она сейчас там? Мечется ведь, нитроглицерин глотает. Наверное, и отцу позвонила, забила на свою гордость. Он не видел отца с третьего класса, мать после развода запретила встречаться, но Митька знал, что отцовский телефон у нее в записной книжке имеется. А еще он с едкой досадой вспоминал случившееся в парке. Ведь не устрой они тогда охоту на мелкого, глядишь, ничего бы сейчас и не было. Сам ведь виноват, придурок. Этим-то козлам, Саньке и Илюхе, повезло, их отпустили. А ему за всех троих, значит, отдуваться.
Митьке вспомнился какой-то фильм, там продавали негров, выводили на высокий помост, распорядитель аукциона в дурацком, похожем на печную трубу цилиндре стучал молотком… Здесь все было иначе. Рабов древками копий выгнали из барака, построили в каком-то грязном дворике, со всех сторон окруженном высокими, в полтора человеческих роста глинобитными стенами. Стражники разделились — трое стояли поодаль с луками, остальные с ленивой руганью выстроили рабов в затылок друг другу и начали надевать ошейники. Из толстой, пахнущей кислым потом кожи, они подобно ремню застегивались пряжкой со вделанным на уровне затылка металлическим кольцом. Дошла очередь и до Митьки — здоровенный стражник, от усов которого разило чем-то вкусным, примерился к его шее и, обхватив ее ошейником, щелкнул сзади пряжкой. Митька осторожно завертел головой — но ничего, не душило, не резало кожу. Просто было стыдно, собачкой сделали. Это его-то, гражданина Российской Федерации! Но не орать же насчет прав человека, в лучшем случае его не поймут.
Потом принесли цепь — тонкую, но длиннющую. Оказалось, железные кольца на ошейниках не для красоты — они соединялись со звеньями цепи. Щелк-щелк-щелк! — и вот уже вереница рабов стала единым целым, огромной гусеницей, или сороконожкой.
Стражники с луками заметно расслабились — теперь сбежать никому бы не удалось, цепь не пустит. Митька вообще-то и не собирался — сейчас это все равно без толку, а как там дальше фишка ляжет, никому неизвестно.
Откуда-то вышел высокий плотный мужчина, бритый налысо, в широких темно-зеленых штанах и куртке без рукавов. На поясе у него висел кинжал в светло-серых, наверное, костяных ножнах, в мускулистой руке поигрывала короткая витая плеть. «Купец Айгъя-Хоу, — чуть слышно шепнул сосед справа, пожилой унылый дядька, чем-то смахивающий на Сергея Палыча, который вел у них математику в шестом классе. — Наш хозяин… пока что».
Купец Айгъя-Хоу прокашлялся и заговорил неожиданно высоким, пронзительным голосом:
— Рабы! Сейчас вас отведут на торг! Смотрите же, не осрамитесь перед покупателями, покажите себя с лучшей стороны. И помните, каждого, кого сегодня отвергнут, я не намерен кормить, пока наконец не продам или пока тварь не сдохнет. Я не стану портить плеткой товар, но голод — он пострашнее плетки. Вы это знаете.
Судя по угрюмому вздоху, это и впрямь знали. Купец помолчал, потом махнул рукой — выводите, мол. Стражники зашевелились, кому-то впереди отвесили звучного пинка — и человечья гусеница, вздрогнув, поползла вперед. Митька ощутил, как напряглась цепь — и сделал мелкий шажок вперед. Потом еще, еще.
Сквозь узкую, двоим не разминуться, калитку они вышли на улицу и потащились вдаль, по утоптанной земле, мимо каких-то огромных сараев и глинобитных заборов.
Солнце еще не успело подняться высоко, но жарило уже весьма и весьма серьезно. На голубом небе не наблюдалось ни облачка, похоже, в здешних краях это обычное дело. Тропики, наверное, — решил Митька, пытаясь шагать в такт неравномерному движению людской вереницы. Мысли о том, где же он очутился, не покидали его. Сразу вспоминалась вся читанная и виденная фантастика, вспухали в голове версии — и другая планета, и параллельный мир, и виртуальная реальность, и еще Бог весть что — даже насчет загробного царства. Типа как замочил его этот лысый дядька в парке, и теперь вокруг разворачивается ад. Но очень уж было непохоже на все, что он знал о загробных делах. Все вполне реально, зримо, мутит в желудке от голода, побаливают непривычные ступни — раньше ему не доводилось ходить босиком. Рывки цепи то и дело выдергивали его из размышлений, и тогда он принимался глазеть по сторонам, впитывая свежую информацию.
Собственно, особо впитывать было нечего. Если тут и есть дворцы с пальмами и фонтанами, то отсюда их не видать. А здесь кривые узкие улочки вливались друг в дружку, растекались совсем уж мелкими ручейками-дорожками, кособокие дома большей частью одноэтажные, редко-редко встречалась двухэтажная хоромина. Строительный материал тоже не отличался разнообразием — серый ноздреватый камень, как и в той камере, где его наградили первой (и чуяло сердце — не последней!) в этом мире затрещиной. К улице дома оборачивались задом, глухими, без единого окошка, стенами. Где-то в отдалении, за заборами, виднелась зелень, но на улице если что и росло, так это невысокая и редкая трава, почти такого же пыльного цвета, как и стены домов. За заборами изредка взлаивали собаки, но лениво, для порядка. Прохожие тоже встречались не особо часто — как правило, несмотря на жару закутанные с ног до головы женщины с коромыслами или кувшинами воды на головах. На рабов они не обращали ни малейшего внимания — точно мимо них гнали не людей, а отару овец. Иногда мимо пробегали дети в набедренных повязках, а то и вовсе голышом. Мелкий сорванец, на вид никак не старше семи, запустил вдруг в кого-то из рабов не то камнем, не то засохшим комком глины — но, получив от стражника древком копья пониже спины, с ревом скрылся в ближайшем проулке.
Понемногу улицы становились шире, да и народу на них прибывало — чувствовалась близость торговой площади. Митька думал, что их проведут через весь рынок, но нет, купец Айгъя-Хоу предпочитал не вводить свой товар в соблазн. Колонна рабов втянулась в длиннющую боковую улицу и долго тащилась по ней, обходя, видимо, площадь по периметру, пока, наконец, не достигла места своего назначения.
Это была большая, выложенная из потемневших досок площадка, с трех сторон огороженная низко провисающими канатами, а с четвертой к ней примыкал сарай, куда стражники и начали загонять рабов, отсоединяя их ошейники от общей цепи. Рядом с площадкой располагался столик, за которым бесстрастно сидел сгорбленный старичок в серой накидке, на столике же стояла чернильница с воткнутым в нее длинным пером, и возвышалась стопка чего-то, напоминающего бумагу. Митька сообразил, что старичок — вроде как здешний нотариус, оформляет куплю-продажу.
Возле канатов толпился народ. Не то чтобы очень уж густо, но далеко и не пусто. И мужчины, и женщины, в ярких одеждах, смеющиеся, спорящие, выжидающие. От мысли, что очень скоро кто-то из них станет его полновластным хозяином, сосало в желудке и, несмотря на жару, холодом пробирало ребра. А на глаза, он чувствовал, наворачивались непрошеные слезы. Только этого еще не хватало! Он же не мелкий ребенок, чтобы плакать, и тем более здесь, на торгах. Угроза купца Айгъя-Хоу заморить голодом вспомнилась вдруг весьма отчетливо. Нет уж, лучше пускай сегодня его купят, чем остаться у этого садиста…
Потом пришел и его черед — Митьку отделили от цепи и загнали в сарай. Там было тесно и темно, свет проникал лишь через две полуоткрытые сквозные двери — заднюю, через которую рабы попадали внутрь, и переднюю, на огороженную канатами площадку. А потом, когда, наконец, вся партия рабов оказалась в сарае, заднюю дверь плотно закрыли, лязгнули засовом — и свету осталось ровно столько, чтобы едва различать мутные контуры предметов. Однако стражники, как ни странно, даже в этих плотных сумерках прекрасно ориентировались — они находили нужного раба и выталкивали его в переднюю дверь. Чувствовалось, что действуют они по заранее намеченному плану.
Митька съежился, сел, обхватив коленки, и стал ждать своей очереди.
Ждать пришлось долго. Рабов одного за другим выводили на торги, хлопала дверь впереди, на миг озаряя сарай вспышкой жгучего света — и вновь пространство окутывало тьмой, а толстые глиняные стены
