чрезвычайной важности звонке… звонил старый приятель, коллега по ФИАНу, уже пятнадцать лет плодотворно развивающий американскую науку. Сказал, что некоторые давние статьи Федора попались на глаза очень серьезным людям… и очень щедрым… вполне возможен трехлетний контракт… так что думай, Федька, такой шанс раз в жизни выпадает.
Уезжать в Штаты Федору не хотелось. «Патриотизм тут даже ни при чем, Игорек. Просто пойми — во- первых, я очень тяжело приспосабливаюсь к новой обстановке, к новым людям. Во-вторых — как я Настю с Темкой оставлю? Кроме меня, у них и родни-то нет. Случись что — кто поможет?»
В половине третьего Федор принялся излагать свои взгляды на мироздание. Все более оживлялся, размахивал руками, интонировал, исчезли томительные паузы… и не коньяк был тому причиной. При взгляде через Вторую Плоскость можно было ослепнуть от лазоревого пламени. Светимость далеко за пределом пороговой. Родись этот дядя Федя на правильной стороне — быть бы ему Искусником двенадцатого крута. А тут…
Игоря вновь охватила острая, но совершенно бесполезная жалость — не только к Феде, но вообще ко всем людям этой стороны.
— Понимаешь, Игорь, — увлеченно рассказывал Федя, — это, конечно, совсем не то, о чем пишут в фантастических книжках с глянцевыми обложками. Я вовсе не хочу сказать, будто открыл возможность внепространственных переходов в параллельные миры. Такая постановка вопроса вообще некорректна. Все гораздо, гораздо сложнее. Нет никаких параллельных, мир един. Но есть разные уровни восприятия реальности. Вот представь, есть поле. Нет, не гравитационное или электромагнитное — обычное поле, травка там растет, цветочки, бабочки-стрекозы резвятся. Для коровы поле — это место кормежки, для кротов — корни травы, для молодежи, выбравшейся на пикник, — красивое место, где можно приготовить шашлыки. Для чиновника из местной администрации — площадь, которую можно продать под застройку и получить откат. А ведь все время речь идет об одной и той же реальности — просто о разных ее гранях. Это очень примитивный пример, конечно. Зато, надеюсь, доходчивый. Так вот, то, что у меня вырисовывается… скажем так, это способ перейти в другое понимание. Вот как если бы крот проникся затеями чиновника…
— Так что же получается? — Игорю стало зябко. — Крот поймет чиновника, но с точки зрения его собратьев-кротов он останется в своей норе? Если так, то это, по-моему, уже не физика, а что-то среднее между мистикой и поэзией.
— Игорь, — перебил его Таволгин. — Если бы я знал ответ! Но… ты извинишь меня, если я сейчас не стану излагать детали? Так вот, исходя из некоторых теоретических соображений, можно предположить, что наш крот перестанет быть просто кротом и его отношения с пространством не ограничатся норкой. Не будь примитивным материалистом, пойми, что сознание не сводится к полям и частицам, но одно неизбежно связано с другим и изменение одного затрагивает и другое…
— Слушай, Федя, я задам совершенно дурацкий вопрос, — сейчас Игорю стоило немалых усилий выглядеть болтливым журналистом. — А все вот эти твои рассуждения — это как, просто на уровне формул? Или, считаешь, реально можно соорудить какую-нибудь такую фигню, что нажал кнопочку — и раз, кум королю… в смысле как тот крот, перешел на другой уровень бытия, сравнялся с квазарами и черными дырами?
— Пока, в общем, теоретически, — признался Федя. — Хотя ты делаешь сейчас сразу две ошибки. Во-первых, ни о какой кнопочке речи идти не может. Вернее… ну как бы тебе объяснить. Вот когда ты нажимаешь на кнопочку выключателя, зажигается свет. Непременно зажжется, если, конечно, проводка исправна и в сети есть ток. А вот когда ты приходишь, допустим, к Насте и нажимаешь на кнопочку звонка — так это еще вопрос, захочет ли она тебе открыть. Несмотря на ток в проводах. Так и здесь. Чтобы перейти на другой уровень понимания, надо, чтобы тебя на этот уровень пустили… Отсюда, кстати, вытекает и «во- вторых». Вопрос ведь еще в том, кто будет нажимать на кнопочку. Готово ли его сознание…
Горячо! И вовсе не от чая, тот уже давно успел остыть. Да, это он хорошо зашел…
— А все-таки, Федя? Ну вот учитывая эти твои «во-первых» и «во-вторых» — технически такое возможно?
Таволгин посмотрел на него долгим, оценивающим взглядом. Словно и не было коньяка.
— Знаешь, надо пробовать. Но где я буду эксперименты ставить? Здесь? — повел он ладонью, очерчивая пространство своей холостяцкой берлоги. — Самое смешное, что особо-то много мне и не нужно, это же тебе не коллайдер. Но все-таки — лаборатория, мощный соленоид, еще всякая лабуда… прости, но ты, наверное, и слов таких не знаешь. Вот то-то… А мои нынешние обстоятельства… Я же говорил, отдел наш год как упразднили, слили со сверхпроводимостью… тупость на грани вредительства… Разве только если съездить в Штаты…
— А оно тебе надо? — в лоб спросил Игорь. — Тут ведь и ежику понятно, что тебя вояки покупают. Высокая наука, уровни реальности — это пока все классно звучит, а потом опять получится бомба.
— Ну да, — грустно кивнул Федя. — Не нами сказано: «Наука — это способ удовлетворить свое любопытство за казенный счет». Знаешь, я штатников-то пошлю, наверное. Действительно, тухло как-то оттуда тянет. Но согласись, обидно, что здесь это абсолютно никому не нужно.
— А если бы наши вояки зацепились — ты бы обрадовался? — закинул удочку Игорь.
Это, в общем, тоже был вариант. Закрытая контора, трудится человек, творит, ему увесисто платят. И все это утекает в никуда. У одного только Вадима Александровича в европейской части России четыре «шарашки», а князь ведь не единственный Смотритель…
— Знаешь, хрен редьки не слаще, — без раздумий заявил Федя. — Что наши вояки, что те… Если бомба — так она у всех окажется. В плохое время мы живем, Игорь. Так что я уж как-нибудь помаленьку… доведу по крайней мере до ума теоретическую часть. Может, фундаментальную науку у нас когда-нибудь и поднимут…
— …Вот такие дела, мой князь, — с трудом поднимая голову над подушкой, закончил Игорь. — Таволгин — это самое серьезное, что вообще было здесь на моей памяти.
— Да уж, — помедлив, протянул Вадим Александрович. — Замечательный человек. Значит, будем работать. Варианты всегда есть. И знаешь, — с сомнением добавил он, — кое-что теперь стало понятнее.
6
— А что самое трудное в профессии журналиста? — Очкастая девочка с рыжей копной на голове нацелилась ручкой в блокнот.
Игорь вздохнул. Вот уж воистину «и спросила кроха». Он оглядел зал — вернее, превращенную в зал школьную столовую. Столы сдвинули назад, поставили рядами скамейки. Сам он сидел в кресле, сантиметров на тридцать возвышаясь над залом. По левую руку — газовая плита, сзади — мойка.
— Видите ли, девушка, — вздохнул он, — у каждого это свое. Тут вряд ли есть общее правило. Кому- то тяжелее всего уложиться в заданный объем, другому — разговорить собеседника, третьему… Мне вот самому тяжелее всего подстроиться под стандарт издания, для Которого пишешь. Когда все время работаешь для одной и той же газеты или журнала — со временем привыкаешь. А вот когда пишешь сразу для многих, тут покрой голова идет кругом…
Слова текли легко, без участия мозга. Выступить на форуме юных журналистов — почему нет? Алик Пестрядев, командир этого лягушатника — старый знакомый, три года назад сделал для рубрики «Версты» цикл фотоочерков из глубинки. И когда вчера Пестрядев прорезался в телефонной трубке с предложением изобразить перед малолетками акулу пера — Игорь сразу согласился.
С такими, как Алик, очень приятно общаться. Светимость у них самую малость не дотягивает до пороговой, значит, особой опасности не представляют, значит, можно и без камня за пазухой.
— А как делать журналистское расследование? — поинтересовался высокий прыщавый мальчик. Был он какой-то по-воробьиному взъерошенный.
— Знаете, юноша, — благодушно ответил Игорь, — когда я был в вашем возрасте, то мечтал научиться играть на гитаре. А был у меня друг Миха, он прекрасно играл, на высшем уровне. Вот я ему такой
